Вода в озере никогда не бывает сладкой

Мы и не мечтаем о новых кроссовках от «Найка» или «Адидаса», они же возвращаются с виа Кондотти после шопинга по случаю дня рождения, приходят в школу в туфлях «Прада» и с сумками «Гуччи», с трудом запихивают туда ручки и тетради, а мы носим те же ранцы, что и в средней школе.

Когда мы с матерью отправились в магазин за канцелярией, я попыталась уговорить ее купить ежедневник в черной обложке, но она взглянула на цену и сказала, что из двух тетрадей мы сами соорудим дневник, как делаем каждый год: достаточно разделить лист пополам, заполнить числа, дни недели, оставить строчки под домашнее задание.

И вот я, стоя перед отделом с открытками, на них стразы и мокроносые щенки, сорвалась на крик: я хочу настоящий дневник, не расчерченную тетрадку, не календарь, не очередную подделку, – а мать лишь пнула меня, ударив под колено, купила тетради, которые хотела, ручки, которые хотела, пенал, который хотела, бледно-розовый и слишком длинный.

С самого начала школа отвергает меня, выбросив как просроченный соус, подтаявший полуфабрикат, и именно поэтому я не сбегаю, бросаю якорь – это мой поношенный рюкзак и тетрадь вместо дневника, – выстраиваю баррикады, сражаюсь, вижу поле битвы – шагаю туда, как солдат.

Мои волосы отросли, они рыжие, длинные и одинаковые с обеих сторон лица, поэтому оно выглядит более точеным, уши теперь надежно спрятаны, защищены, я не осмеливаюсь делать высокий хвост или пучок; у меня нет груди и задницы, но я стройная, поэтому чаще надеваю те немногие облегающие вещи, что у меня есть, выставляю напоказ ключицы и тонкие запястья, в электричке тайком крашу ресницы тушью, глядя на себя в зеркало. Я чувствую, что как будто вылезла из своей скорлупы, я должна решиться стать лучшей версией себя, забыть о дурной славе, которую я снискала в прошлом.

Единственное, что может тебя спасти, когда нет денег, – это красота, твержу я себе, все чаще причесываюсь, указательным пальцем оттягиваю вниз кожу на щеке, чтобы подвести нижнее веко карандашом – так взгляд будет казаться глубже, приковывать внимание. У меня мало нарядов, но даже эти крохи сделают меня непохожей на мать, неухоженную женщину из рабочего класса, посудомойку, что покупает льняной костюм, чтобы прикинуться той, кем она не является. Мне нужно как можно скорее изжить в себе ущербного ребенка, превратиться в женщину, достойную любви. Мной овладела нестерпимая жажда перемен, и я очертя голову кидаюсь в нездоровое соревнование, конкуренцию тел и взглядов.

Проходит первая учебная неделя, и я сообщаю Федерико, что мы должны поцеловаться, мне нужно пройти крещение, но повторов не будет, и аплодисментов тоже, мы не пойдем вместе в заброшенный дом и не будем ездить на одном велосипеде, для меня этот мальчишка как замороженная рыба в морозилке – лежит там и, если что, может выручить, когда нечего приготовить на ужин.

Поцелуй выходит так себе: больше похоже на ощущение, когда нужно хорошенько что-то прожевать, чем на проявление чувств, слюна стекает из уголков рта, Федерико ниже меня ростом, от волос неприятно пахнет гелем для укладки, а его обходительность только мешает. Все случается за парапетом, рядом с нашей площадью, ни тайком, ни на виду, под соснами, с которых то и дело падают гусеницы. Федерико спрашивает, встретимся ли мы снова, а я вытираю губы тыльной стороной ладони: не хочу, чтобы хоть что-то напоминало о моей неявной просьбе.

Я отвечаю:

– Нет, у меня дела. – И тут же поворачиваюсь к нему спиной.

* * *

Подвальный кабинет превращает нас, учеников, в ночных животных, мы хлопаем глазами, как мотыльки крыльями, чтобы не уснуть.

Мы с Агатой сидим за одной из средних парт, впереди – заучки, позади – те, кто и слышать не хочет о книгах, я уверена, ни у кого из них нет такой же необходимости, как у меня, не скатываться ниже определенного среднего балла, чтобы не разбудить дракона о трех хвостах, что обитает внутри моей матери.