Вода в озере никогда не бывает сладкой

Мальчиков мало, почти все некрасивые, я постоянно твержу Агате, что в других классах есть хотя бы пара нормальных парней, а в нашем никого: один, с тонкими жидкими волосами, краснеет, едва открыв рот, другой – низкий и коренастый, со слишком крупным лицом, у третьего сальные патлы, а сам весь в родинках, четвертый выделился передними зубами – один налезает на другой, а еще у него нос кривой. Меня от них воротит, хочется их похоронить, развеять по ветру. Один только еще ничего, но о нем и речи быть не может, есть на то некоторые причины; его зовут Самуэле, он уже дважды оставался на второй год, он такой один в классе, по возрасту он еще проходит, его нельзя отчислить, поэтому он продолжает упорно и с показной беспечностью заваливать экзамены. У него детское лицо, пухлые губы, взгляд одновременно мягкий и грозный, он часто ходит в спортивном костюме и видавших виды кроссовках, но детали выдают сына состоятельных родителей: часы, браслеты, цепочки, обувь пусть и поношенная, но каждую неделю на нем новая пара, он ее убивает, постоянно играя днем в футбол. Самуэле всегда опаздывает, приходит без рюкзака, садится на первый ряд и спит или молча листает газеты и книги, которые ему по вкусу и которых нет в школьной программе. Нам, неловким, робким первогодкам, он внушает трепет, даже страх. На уроках он сворачивает самокрутки и крошит траву, чтобы скурить косяк на перемене, в остальное время он нас не замечает, как принц не видит лягушек, сразу после звонка он сбегает к своим бывшим одноклассникам или к ребятам постарше, которые входят в школьный совет и скоро поступят в университет.

– Он меня пугает, – признается однажды Агата.

Самуэле пришел ко второму уроку, от него разит перегаром, потому что он с утра пораньше выпил пару бутылок пива, на нем желтая толстовка, глаза опухшие, он заплетающимся языком говорит учителю английского, который пытается спросить его по домашнему заданию:

– Сегодня ночью луна упала с неба, скоро конец света.

В классе наступает благоговейная, вибрирующая тишина.

Уроки латыни и греческого – настоящее мучение, учительница непреклонна и безраздельно властвует над нами, ей не нужно даже повышать голос: каждый ее неодобрительный взгляд обрушивается нам на голову, как ночная тьма, она может уничтожить любого из нас, лишь назвав по фамилии. Даже Самуэле ее уважает: на ее уроках он тихонько дремлет и никому не мешает, – она же не замечает его, как будто он ничем не отличается от стоящего в углу папоротника.

Первые несколько месяцев мы в недоумении от этих языков, которые не понимаем и не хотим понимать, мы заучиваем склонения и глаголы, как роботы или заводные куклы, дома, в электричке, на кухне, до, после, во время уроков, таскаемся со словарями под мышкой, каждый из них весит несколько килограммов, как мешок муки или полная бутылка масла.

Мои словари греческого и латыни старые, все в пятнах, подержанные, достать их помогла подруга матери; страницы пожелтели, на полях теснятся нечитаемые пометки прежних хозяев, так что у меня нет свободного места, чтобы подписать карандашом спряжение, которое пригодилось бы во время контрольной, когда по партам передают вселяющие ужас тексты на греческом.

«Что я здесь забыла?» – спрашиваю я себя, снова и снова листая словарь, ведь даже в Греции уже не говорят на этом древнем языке.

Первые полученные оценки – жалкие «удовлетворительно», задания все исчерканы красной ручкой, и я не осмеливаюсь показывать их матери, поэтому прячу их и подделываю ее подпись в дневнике, если для других шесть из десяти – повод для радости, для меня это катастрофа.

С тех пор как Мариано переехал в Остию, Антония основательно взялась за меня, нагружает меня поручениями и упреками, которые раньше можно было разделить с братом: помыть посуду, приготовить еду, погладить белье, застелить кровати близнецов, – помоги тут, помоги там, и так постоянно. Закончишь с домашними делами – садись за уроки, каждый день одна и та же заунывная песнь. И никаких больше прогулок, изредка выпадает шанс встретиться с друзьями; я уже забыла вкус губ Федерико, Андреа – запретная тема, этот спектакль окончен.

Антония выслеживает меня, как охотник с ружьем преследует лисицу; однажды, вернувшись из школы, я обнаруживаю на кухонном столе новый словарь. Мать улыбается. Говорит, спросила у синьоры Феста, в ее доме мать убирается, что можно подарить читающему ребенку, а та ответила с безжалостной педантичностью: словарь.

– Теперь ты можешь сопоставлять значения с латынью и с греческим, будешь глубже изучать языки, вот бы мне так, здорово же? Здесь все слова есть, какое ни возьми…

Она наугад открывает словарь, показывает пальцем страницу, цепляет очки на кончик носа, читает: «Мелолог, происходит от melos и logos, понимаешь? Это то, чему вас учат, смотри, это значит… текст, сопровождаемый музыкой».

Она передает мне словарь, продолжая улыбаться, глаза ее мечтательно блестят, тогда я смотрю туда, куда она ткнула пальцем, и повторяю: «Мелолог…» – вслух читаю определение целиком.