Вода в озере никогда не бывает сладкой

Длинноволосого парня зовут Лучано, я уже спросила об этом у других ребят, я знаю, где он живет, номер его мопеда, оказывается, у его семьи есть огромный трехэтажный дом с двумя садами, мать носит одежду от «Луи Виттон», а отец ездит на «мерседесе» с широким кузовом, я знаю, что Лучано станет застройщиком, как и отец, знаю, что на день рождения ему подарят дорогие побрякушки, знаю, что в школе он популярен, нравится даже девушкам постарше, что они подбрасывают ему записки в рюкзак, на перемене пишут на доске его имя и рисуют рядом сердечки, пронзенные стрелой, изводят его тем, что пытаются втюхать свой номер телефона, отчаянно требуют внимания; я слезаю с парапета и подхожу к сетке, которой обнесено поле, смотрю, как Лучано смеется, как держится, и думаю: «А ведь у богачей такая же походка, как у средневековых бардов, рыцарей, солдат…»

Несколько дней спустя на перемене я говорю Агате:

– Подожди меня у автоматов с кофе, есть одно дело.

И тут же теряюсь в толпе учеников, наводнивших коридор, выхожу в сад и вижу Лучано, сидящего на заборе, он не курит, а жадно глотает абрикосовый сок; я подхожу и смотрю на него, пусть рядом сидят его друзья, здороваюсь, представляюсь, точно мы на официальном мероприятии или на бале-маскараде, пытаюсь держать себя в руках, никаких смешков, никаких полунамеков.

Лучано держит пакетик сока в одной руке, он зеленого цвета, на нем нарисовано два абрикоса, они сплелись веточками и сообщают, что в соке не содержится добавленного сахара; у парня хитрый взгляд, как у хищника, почуявшего добычу, он пожимает мне руку, крепко, но недружелюбно. Мы обмениваемся парой реплик. На мне надетая специально для этого случая черная юбка, я взяла ее у матери и вшила потайную резинку, потому что она мне велика, темные колготки, собранные на талии, кроссовки, купленные на местном рынке в прошлый понедельник, и огромный серый свитер, мое бледное лицо выделяется на его фоне, веснушки кажутся яркими пятнами, а волосы – неестественно рыжими.

– Хорошо, тогда увидимся в кино, – говорю я, не задавая вопросов, будто подтверждая что-то, о чем мы уже условились.

Лучано отвечает – хорошо, спрашивает мой номер телефона, я отвечаю, что мобильника у меня нет, только домашний, на меня накатывает чувство стыда, как будто что-то жжется в районе желудка, потом поднимается к горлу, я задерживаю дыхание, сглатываю унижение, как асбестовую пыль.

Лучано сдерживает ухмылку, но забивает в мобильник наш домашний номер, просит повторить, как меня зовут, он уже успел забыть. Я думаю о спринте до телефона, который должна буду выиграть у матери, чтобы ответить на звонок раньше нее и избежать вопросов о том, кто это, где живет, чем занимается, из какой семьи, как будто наша семья – знак качества и может похвастаться своими отпрысками.

Я немногословна, прощаюсь, не знаю, какой предлог мне придется найти, чтобы сходить в кино, как я туда доеду, чем буду платить, не знаю, кому рассказать, что я никогда не была в кино, разве что на площади летом, когда бесплатно показывали «Мама Рома» – любимый фильм Антонии, меня же он только измучил, так что на середине я уснула от скуки, – не знаю, с кем поделиться, что у нас нет телевизора, что мы перебиваемся радиодрамами, романами, которые по частям печатают в журналах, и книгами – словом, уходящими в небытие вещами, готовыми исполнить свою лебединую песню.

По дороге в класс я слышу, что кто-то наверху окликает меня, подняв туда глаза, вижу Самуэле, он свешивается с террасы, будто хочет спрыгнуть, спрашиваю, чего ему надо, но он не отвечает, исчезает за парапетом, на меня больше не падает его тень.

Вечером я признаюсь Агате, что влюбилась, это ложь, но врать о любви приятно, так я могу почувствовать себя полноценной, частью вселенского порядка, я заставляю Агату поклясться, что она ничего не скажет Карлотте, и добавляю:

– Она ничего не знает о любви.

С остальными одноклассницами мы почти не общаемся, разве что с несколькими девочками из Чезано, которые ездят с нами на электричке, делят с нами время и пространство, – понемногу мы начинаем видеть в них достойных доверия собеседниц. Одна из них, Марта, получает только отличные оценки и делает это с такой обезоруживающей легкостью, что я одновременно раздосадована и уязвлена: кажется, ей не нужно так сильно стараться, как мне, чтобы снискать одобрение; другая, Рамона, – дочка военного, родом из Неаполя, в школе ее часто передразнивают, когда она произносит слишком открытый звук «э», как делают на юге, но она умеет кое-что недоступное мне: смеяться надо всем, пожалуй, кроме крови. Однажды на уроке она порезала палец краем бумаги и, взглянув на него, упала в обморок.

Им я тоже поверяю тайну первого чувства, расписанного по нотам, изученного под микроскопом, искусственного, как конечность на месте той, которую оторвало взрывом гранаты.