– Пойди остынь, – осаждает он Андреа, когда тот пытается броситься вперед, тогда я встаю между ними.
– Всем наплевать на твое стекло, придурок, – кричу я Андреа и пинаю его ногой.
Кристиано улыбается, словно это только начало всего, как окно, откуда открывается прекрасный вид.
Карлотта смотрит на свою кровать с детским постельным бельем, потом берет прозрачный пакет, в такие упаковывают хлеб, килограммовые буханки. Ее комната обставлена секционной мебелью: полуторная кровать, над ней аркой расположен шкаф, письменный стол из того же гарнитура, нежно-розового цвета, на нем лежат учебники, моток скотча, ножницы, если она вдруг передумает.
Карлотта открывает шкаф, рассматривает одежду, ее много, но нужно выбрать что-то одно. Она касается зеленого вельветового платья, но оно не по сезону, затем до другого, с кричащим цветочным принтом, – оно слишком вызывающее для такого случая. В глубине шкафа она находит платье, в котором принимала причастие, пышное, белое, наряд маленькой невесты.
Карлотта решает не переодеваться, остается в черных легинсах, облегающих бедра, широкой футболке с английской буквой S, символом Супермена; она снимает носки, на ногтях у нее красный лак, ей кажется, что он подходит к остальной одежде и к тому, что вот-вот случится.
Она садится на кровать, смотрит на брошенные в угол носки, берет в руки телефон, еще раз просматривает последние полученные сообщения, у всех один и тот же отправитель, в них одни и те же слова, те, что часто повторяются, потом отправитель меняется, номер уже не из телефонной книги, ведь его владелец не знает, кому отправляет СМС.
Широко распахнутые глаза, опухшие веки, и мир вокруг как будто двоится: два стола, две полки, два мотка скотча, две Карлотты. Одна из них сидит на кровати, вторая стоит у окна и с осуждением глядит на свою копию, она ненавидит в первой Карлотте все: волосы, кожу, грудь, вагину.
Мысли скачут и обрываются, завязываются узлами, сматываются в клубок, таблетки, которые она стащила у матери, начинают действовать, и Карлотта чувствует себя легкой, эфемерной, бестелесной, очертания предметов расплываются, она тянется за скотчем, время оборачивается назад, сворачивается кольцом, как и ее память, не сохранившая первых воспоминаний – о миге, когда она впервые увидела мир.
Ей вдруг кажется, что пакет дырявый, и она проверяет его, вертит в руках, надувает, точно воздушный шарик, трясет им, проводит по швам ногтями. Она не находит изъянов и путей к отступлению и снова берется за дело.
На дворе июль, по радио передают, что Сенат принял закон Босси – Фини о нелегальных мигрантах, что Савойя, наследники бывшего итальянского короля, вернулись в Италию, а Карлотта Сперати сидит в своей комнате, ей еще не исполнилось пятнадцати лет, она надевает на голову пакет, затягивает его на шее, обмотав скотчем несколько раз, чтобы не осталось зазоров, пакет надувается и сдувается в такт ее дыханию, ножницы остались на столе, ее глаза открыты, но все, что она видит, – белый потолок, вращающиеся лопасти вентилятора. Она думает, что ее прошлое – большая ошибка, нужно покромсать его, порезать на кусочки ножом и вилкой, как курицу во время воскресного ужина.
Примерно так я рассказала бы ее историю в сочинении на тему «Лето – это маленькая смерть».
Наш дом – стихийное бедствие
От бледно-голубого света глаза Карлотты выглядели так, как будто ее заколдовали, в них отражались те же цвета, что мелькали на экране. Она положила руку на мышку, дважды кликнула по папке с надписью «Любовь», открыла ее, чтобы показать нам содержимое.
Я сидела рядом с ней, было жарко, сквозь приоткрытое окно доносился шум – это собака Карлотты таскала что-то по двору, может, кусок железа: при каждом ударе о землю слышался лязг.
Для меня все компьютеры будто принадлежали к миру научной фантастики, я же пришла из каменного века технологий, эпохи тостеров, посудомоечных машин, радиоволн; то, что другим казалось привычным делом, для меня было далеким будущим. Я с любопытством разглядывала экран, как карту сокровищ, в открытой папке обнаружились фотографии обнаженных мужчин, названия файлов содержали имя и город: Альберто из Бари, Франческо из Пизы, Джузеппе из Монтефьясконе. Их было много, я не стала считать, но подумала, что где-то около пятидесяти.