Вода в озере никогда не бывает сладкой

Массимо все сильнее нервничает, наблюдая, как она осуществляет задуманное, ведь подразумевается, что и он станет частью ее коварного плана – приоденется, причешется по-человечески, перестанет харкать и кашлять каждую секунду, оставит на время на комоде мазь с оксидом цинка, которой обрабатывает пролежни и болячки, наденет ботинки, а не тапочки, станет главой семьи, которого насилу запихнули в лифт и выволокли на улицу, где на него может пролиться свет внешнего мира.

Первое время отец как можно медленнее перемещается по квартире, кажется, он нарочно скрипит колесами инвалидного кресла, со старческим усилием открывает двери, делает вид, что не знает, как дотянуться до раковины или пепельницы, ведет себя точно призрак.

Я уже всеми возможными способами пыталась донести, что нет ничего хуже вечеринки, которую организовала мать и на которую отец обязан явиться, но Антония пресекла мои увещевания колкими взглядами и загадочным энтузиазмом.

Она достала из шкафа старый, но еще приличный костюм и с недовольством и хрипотцой в голосе заметила, что он, оказывается, уже маловат ей в бедрах, и с этой секунды для нас обеих началась обреченная на поражение гонка за праздничными нарядами.

Я держалась безучастно, я не разбираюсь в тканях, обработке петель, цветах, размерах, вырезах на юбке, я окопалась в своей комнате, в спасительной тени розового медведя, хранителя моей юности, и упорно отметала все попытки вовлечь меня в дело. Однако моего участия и не понадобилось: на кровати вдруг обнаружилось платье, красное и короткое, из легкой и как будто огнеопасной ткани, из какого-то универмага; у него не нашлось лямок, но зато швы были отлично видны: на несколько тонов светлее, чем само платье, они выглядели нелепо.

Вот он, подарок Антонии: роскошное платье, в котором мне предстояло провести последний день детства, попрощаться со всем, что под запретом для тех, «кому еще нет восемнадцати».

– Ну разве не красота? – спрашивает мать, опираясь о дверной косяк.

Я отвечаю:

– Нет, рыжим не идут красные платья, я буду похожа на факел или на пожарную машину.

Но ее первобытная радость не стихает, она кружит около, потом берет платье и прикладывает его ко мне, как маску к лицу, издает довольные возгласы, зовет близнецов посмотреть, пусть поглядят, в кого меня обрядили.

Майкл и Роберто, ввиду своей покладистости и наивности, уверяют, что платье мне очень пойдет, они, как обычно, стоят рядом и подталкивают плечом один другого, первый говорит – красиво, второй – очень красиво, один смотрит на меня и улыбается, второй кивает и хлопает в ладоши: красный мне правда очень идет.

Мне омерзительна их привычка во всем соглашаться, готовность поддержать любую задумку матери, у обоих начали уже появляться прыщи на лице, оба одинаково воспитанные, оба безмятежны, как весенний день.

– Папе не обязательно смотреть, – говорю я, уставившись в стену, потому что в комнате нет зеркала и глаза близнецов и матери – мои единственные судьи.

– Конечно, он придет и посмотрит, – отвечает Антония и пытается уговорить меня примерить туфли; они лежат в коробке, у них небольшой каблук, такую обувь никто не покупает, только матери своим дочерям, с круглым носком, самое то плясать чарльстон, я печально смотрю на них и отпихиваю коробку ногой.

Мне хочется закричать: «Я хочу быть счастливой, хочу быть счастливой, черт возьми, просто дайте мне быть счастливой!» Но не решаюсь, не могу, поэтому просто выгоняю их из комнаты, надеваю платье и туфли, они жмут мне в носке на правой ноге, мне некуда деваться, ничто не сможет скрыть мой позор.

Мать возвращается, у нее до крайности довольный вид, говорит, я похожа на актрису, я огрызаюсь: она и в кино-то не ходит, откуда ей знать, как выглядят и как не выглядят кинозвезды?

Вечеринку решили устроить в спортзале, он принадлежит одному комплексу возле нашего дома, мать пару раз подменяла женщину, которая там убирается, и подружилась с хозяином, поэтому он разрешил занять на вечер одно из помещений бесплатно, если только она потом все приберет. Внутри зала пахнет по́том и грязными носками в рубчик, по углам мать развесила гирлянды, у стены поставили стол, на нем зеленые пластиковые стаканчики, мелкие тарелки, вилки, бутерброды, несколько бутылок вина, много «Фанты», ананасового сока, за диджейским пультом – какой-то лысый мужчина, отец одной из наших соседок, он решил начать праздник с латиноамериканской музыки для танцев.

Если бы я не знала, что все это в мою честь, нашла бы способ сбежать отсюда подальше.

Перед комплексом нет пандуса для инвалидов, поэтому затаскивать внутрь отца вместе с креслом и затем спускать его в зал пришлось в шесть рук, за это время у него дважды случилась паническая атака: сначала в лифте, потом – когда он наконец осознал, что снаружи есть целая вселенная, за стенами дома течет жизнь, люди там ходят и дышат.

Я так и не поняла, каким образом мать разослала всем приглашения, почти всех гостей я знаю, почти все они – мои ровесники.