Вода в озере никогда не бывает сладкой

Кристиано уехал, они вместе с братьями и их друзьями сняли коттедж в Тоскане и всей оравой направились туда, затарились алкоголем, кучей пасты и готовым соусом, прихватили упаковку чечевицы, чтобы съесть по традиции после полуночи, и традиционные же для Нового года свиные колбаски – три штуки.

Нас они не позвали.

За три часа до праздника мы собрались дома у Агаты, в ее комнате-мансарде с горчично-желтыми стенами и полуторной кроватью, со шкафом во всю стену, под завязку набитым платьями, с зеркалом в полный рост около комода. Агата и Ирис виделись несколько раз, но близко не знакомы, пути двух моих подруг никогда не пересекались по-настоящему, они скорее параллельно тянулись в течение моей жизни – до сегодняшнего вечера. Я наблюдала, как они подбирали наряды: блузки, топы, шорты, юбки, – обменивались косметикой, копались в ярких баульчиках, плойкой укладывали друг другу локоны и с воодушевлением хвастались поддетыми под платья красными кружевными трусиками (тоже дань традиции), наносили на веки глиттер, слишком густо намазывали губы блеском, пританцовывали, прибавляя громкость на магнитофоне, болтали, как будто у них всегда было много общего.

Ирис обожает лошадей, три раза в неделю ездит на ипподром за городом, она не может позволить себе купить лошадь и оплачивать дорогие уроки с преподавателем, поэтому, чтобы тренироваться и держаться в седле, она помогает объезжать особенно норовистых жеребцов, чистит их скребком, расчесывает им гриву, следит, чтобы им давали правильный корм, а в вольерах не было грязи, дает уроки детям, организовывает для богатых американок конные прогулки и пикники в лесах Мартиньяно.

Агата из семьи фермеров, и как бы она ни старалась об этом забыть, как бы ни стремилась любой ценой отделиться от них и не иметь отношения к их простецким занятиям, их деревенский образ жизни слился с ней воедино, потому что все знают ее отца, прекрасно представляют, чем она займется в будущем: будет вести бухгалтерский учет, участвовать в семейном деле, перестанет прикидываться дамой из высшего общества, вернется к корням. Но сегодня у Агаты появился повод гордиться своим происхождением и семейным имуществом: по выходным они, как правило, тоже ездят на лошадях по полям, используют такие-то и акие-то седла, они в семье не любят дрессировку и прыжки через барьеры, предпочитают верховую езду в стиле вестерн, жить на ферме и разводить свиней, гусей и лошадей.

Я почти сразу сознательно выпала из разговора, отошла от их блестящих платьев, от лака, которым они красили ногти, я чувствовала себя незаметной, не имеющей никаких заслуг, своего рода посредником, что поспособствовал заключению этого, казалось, безупречного союза. Я весь вечер лелеяла в душе эту чужеродность, выломанное ребро, дыру в селезенке, неутолимое желание начать все сначала, с приглашения на вечеринку, поменять все, отказаться, предложить Ирис отпраздновать Новый год вдвоем у меня дома, с отцом, который по случаю праздника напивается ровно тридцать первого декабря, с матерью, которая надевает красный свитер и танцует с близнецами на кухне – кажется, что им весело, они живые, беззаботные, и я их за это ненавижу.

Уздечки, жокейские шапочки, специальные сапоги, сколько лошадей одновременно бывает в манеже, какой высоты препятствия ты берешь, как часто устраиваешь конные прогулки, ты когда-нибудь каталась без седла, а поехали вместе, да в следующую субботу, например.

Я тем временем продолжала подводить глаза, каждый раз подводка смазывается и выходит пятно, посмотреть на меня в зеркало – я какой-то второстепенный персонаж, надрываюсь, чтобы меня заметили, лицо уже просто не узнать: губы опухли оттого, что я постоянно возила по ним помадой, волосы спутанные, тоже как будто раздулись, как десна, когда воспаляется. Атомная война на лице, не иначе.

– Мы опоздаем, уже два часа прошло, а вы все никак не соберетесь, – злобно и с завистью в голосе сказала я; принялась собирать раскиданные по комнате вещи, которые не подошли для праздника, побросала их в черный рюкзак Мариано; я ничего не понимаю в животных, ни в кошках, ни в собаках, ни в утках, ни в журавлях или фламинго, ни в жирафах, ни в лошадях, они меня утомляют даже в книгах. – Ужасная фотка, – добавила я и показала на рамку, стоявшую на одной из полок.

Я, Агата, Карлотта сидим на скамейке на станции, снимок сделан на одноразовую камеру, и мы на нем выглядим так же: как будто нас один раз использовали и выбросили, помяли, износили – и сдали в переработку.

Две из трех девочек на фото уже мертвы: первая из них – я, точнее, моя двенадцатилетняя версия, ненавидящая свои уши, отказывающаяся плавать в бассейне, терпящая насмешки кудрявого пацана, я, чью ракетку еще не сломали, чей характер еще не испортился окончательно, мне за нее стыдно, она мне отвратительна, между нами сотни световых лет, расстояние, как от Земли до Сатурна.