Вода в озере никогда не бывает сладкой

– Недавно я узнал, что в этой церкви проводят отпевания, женятся на вершине холма, а прощаются – внизу, дальше всего от озера. Люди счастливы и празднуют это среди лепнины и фресок, перед старым деревянным алтарем, когда вокруг витает запах освященных камней церкви, сами они нарядно одеты и напомажены; а плачут – перед новым витражом в ромбик, дышат воздухом, отравленным умирающей верой, там, где скамейки стоят полукругом, священник как будто читает нудную лекцию, и перед ним публика в конференц-зале. Умирают всегда там, где хуже, где чувствуют себя ничтожными, неряшливыми, пожухлыми, уходят на тот свет, а священник неправильно произносит их имя, и даже лик Христа уже не кажется прежним. Мне нужно знать… – говорит Кристиано, напуская на себя серьезный вид, он слезает с мопеда и подходит поближе, понижает голос.

Он спрашивает, правда ли, что я хожу в школу для богачей, и я киваю; потом – правда ли, что мои приятели живут в шикарных районах в конце виа Кассия, – отвечаю, что не дружу ни с кем оттуда. Кристиано уточняет: может, я кого-то знаю оттуда, может, бывала у них в гостях, – отвечаю, что, вероятно, да. Он выпытывает, у кого дома, я говорю, где была, он продолжает: что внутри – плазменные телевизоры? украшения? брендовые сумки? Я отвечаю – да, две плазмы, одна на первом этаже, вторая в подвале, с игровой приставкой; на первом этаже – шкаф с сумками; спальня справа, там есть сейф, но как он открывается, понятия не имею. Он спрашивает, есть ли сигнализация или же сторожевые собаки, я говорю, скорее всего, нет, только маленькая собачка, а вот соседская лает постоянно. Кристиано достает из кармана бумажку и ручку, просит написать адрес и расписание его обитателей из того, что мне известно. Я беру листок, кручу его в пальцах, пытаюсь вспомнить, во сколько они уходят утром, где работает отец, где – мать, во сколько возвращаются, еще иногда заглядывает горничная, филиппинка, обычно около десяти, убирается до обеда, потом уходит, три часа дом пустует, я подчеркиваю это время – с семи до десяти, но, прежде чем вернуть Кристиано листок, хочу осведомиться: какая мне с этого выгода и чем я рискую. Он отвечает, что не рискую я ничем, а вот получить могу все что угодно, чего бы мне хотелось?

Мне впервые задают этот вопрос: а чего я, собственно, хочу? До сегодняшнего дня никто не вызывался исполнять мои желания, все принимали как должное, что мне и так нормально, что мне нечего хотеть, нечем разнообразить свою жизнь. С минуту я думаю, а потом отвечаю, что хочу только одного: мобильник, какой угодно, но нужно, чтобы кто-нибудь пополнял за меня счет, я не могу просить об этом мать.

Кристиано заверяет, что это реально, но неужели мне больше ничего не нужно?

Я бы хотела признаться, что жажду обладать всем, что есть в том доме, а еще в доме по соседству, всеми припаркованными на тротуаре машинами, всеми стоящими в гараже мопедами, всеми телевизионными антеннами, миксерами и погружными блендерами, электроплитами, сумками через плечо, декоративными подушками, ковриками в ванной, дверцами буфетов, горшками с геранью на заднем дворе, плитками черепицы, – но говорю, что, кроме телефона, ничего не нужно, и возвращаю Кристиано листок, прибавляю, что была я только в этом доме, поэтому не стоит больше приходить ко мне с расспросами.

Он отвечает: хорошо, они нечасто таким промышляют, но сейчас нужны деньги. Я не интересуюсь, кто это «они», почему «они» остались без денег, в конце концов, это не мое дело.

– В шкафу в подвале штук двадцать свитеров от Ральфа Лорена, может, тебе такие нравятся… или вариант – перепродать, – замечаю я и надеваю шлем. – А теперь отвези меня домой, у меня завтра контрольная по латыни.

Кристиано кивает, забирается на мопед, убирает подножку, подавшись вперед всем телом, потом помогает мне устроиться сзади.

Две недели спустя по школе разносится новость: в дом Лучано влезли воры и вынесли вообще все; народ повторяет «вообще все» как заклинание: вообще все, все, все, все, и никто ничего не видел, непонятно, как они выяснили, что в это время дома никого не было, может, следили, караулили у ворот, может, месяцами сидели рядом с домом в фургоне, на всякий случай горничную сразу же уволили, нельзя положиться на этих филиппинок, кажется, они порядочные, кажется, трудолюбивые, а на самом деле они такие же, как все.

Агата признается, что не может спокойно спать с тех пор, как обо всем узнала: боится, что кто-нибудь может вломиться и к ним, она несколько раз видела – возле их дома останавливалась какая-то машина, красная, с иностранными номерами – то ли болгарскими, то ли молдавскими, то ли российскими.

Я говорю ей:

– Ты права, должно быть, это кто-то из этих парней, лучше быть настороже.

Кому еще нет восемнадцати