Вода в озере никогда не бывает сладкой

Само выражение «заниматься любовью» смехотворно, это спектакль, обман, все, чем мы можем поделиться друг с другом, мы, два обнаженных и чувствующих человека, – наша заурядность; мне с самого начала не удается превратить физическое сближение в ощущение влаги там, где необходимо, поэтому я лежу, Лучано толкается, мое тело молчаливо, а сознание где-то далеко. Горящая лампа на комоде заливает светом наши лица, сквозь приоткрытое окно сочится прохладный воздух, ногам холодно и как будто щекотно, изо рта пахнет уже переваренными лакричными конфетами, шумы в саду, соседская собака воет и грызет ограду – мое внимание привлекают шорох и треск жизни за окном, той, которой мы не принадлежим.

Я не мучаюсь, но и не беру инициативу в свои руки, из меня как будто выхолостили чувства, желания, и хотя я в сознании и слежу за действом, все равно не понимаю, зачем этот обычай передавали из поколения в поколение, почему его считали столь важным.

Обычно именно Лучано просит меня заняться этим, я же воспринимаю происходящее как водные процедуры: раздеваюсь, аккуратно складываю вещи, проверяю воду, намыливаюсь и сажусь в ванну, погружаюсь, с головой ухожу под воду.

С Ирис мы не обсуждаем эту тему, я не провожу параллели между своей интимной жизнью и опытом подруг, я уверена, что так и должно быть, пусть наши ошибки останутся тайнами для других, я даже не спрашиваю Лучано о его предыдущих девушках, оценивал ли их, составлял ли рейтинги, я невозмутимо принимаю его и так же равнодушно ухожу от него.

Маминарадость пытается казаться лакомым кусочком, пробудить во мне желание, выглядеть опытным любовником, умеющим раскрывать чувственность; поначалу я подыгрываю, но скоро снова ухожу в свои мысли, смотрю на дверцы шкафа, за которыми наверняка прячутся скелеты, слышу, как стучит в барабане стиральной машинки пуговица на джинсах, как телевизор этажом выше работает на полной громкости – это мать Лучано смотрит фильм, в котором все постоянно стреляют, а в конце в живых остается один оборотень.

Однажды весной Лучано провожает меня до станции после школы, бредет вдоль перрона, пока не доходит до конца – там даже нет посадки, потому что поезд во время остановки проезжает вперед, – и именно там решает затеять ссору и начать разводить нюни.

Он вытаскивает из рюкзака листок – записку от девушки из выпускного класса; она безумно хочет пообщаться с ним, своим изящным почерком она выразила интерес к его состоянию, украшениям с эмалью и рубинами, – я беру бумажку, пробегаюсь по ней глазами и возвращаю, не меняясь в лице, думаю: электричка вот-вот подойдет, не опоздать бы. Лучано расстроен, потому что так и не получил ответа, он снова вручает мне листок и приказывает перечитать, я разворачиваю и снова сворачиваю записку, отвечаю: я прочитала и все поняла, и что дальше?

Лучано разражается настоящей филиппикой на тему отсутствия любви к нему, устраивает диспут по поводу моего плохого поведения: я ведь должна злиться, в ужасе кричать, что над нашим крепким союзом нависает угроза, над нашей совместной жизнью тоже, должна подскочить на месте, обливаться слезами и по́том, а раз я этого не делаю, значит, мне нравится кто-то другой, кто-то, кто живет в Ангвилларе, да, рядышком, один из дружков – тот, что со звериной кличкой, или тот, что приехал из Турции или из Греции, какая разница, тот, что подвозит меня на мопеде, крестьянин, что по воскресеньям ездит верхом, свинопас.

Электричка оповещает о прибытии механическим свистком, я вижу, как она подползает к перрону: изумрудно-зеленая морда, белые полосы, эмблема железнодорожной компании, круглые фары, машинист в привычном берете и темной униформе.

– Мне пора, – бросаю я Лучано, не замечая, что в пылу он схватил меня за запястье и тяжело дышит.

Он продолжает сжимать мою руку, но не до боли, говорит: поедешь на следующей, нам надо поговорить – он обязан все узнать. Электричка тем временем с шипением останавливается, и я порываюсь уйти, пытаюсь отпихнуть Лучано, но Маминарадость все еще цепляется, точно крюк, на который вешают окорок, пожалуйста, повторяет он, пожалуйста.

Агата окликает меня по имени, машет, говоря: поторапливайся, заходи скорее, – ее светлый хвостик мелькает на перроне. Лучано не отпускает, твердит свое «пожалуйста, пожалуйста», тогда я замираю и смотрю на него, растрепанная, с горящими щеками, ноги дрожат от злости.

– Да что ты хочешь мне сказать? Давай уже быстрее!

Он продолжает бубнить, что пяти минут хватит, нам надо объясниться, надо друг друга понять, сколько времени прошло, он больше так не может, не может разобраться во мне, расшифровать знаки, я ведь сама добивалась, чтобы мы начали встречаться, говорила, что мы родственные души, – все так говорят, но никто не придает этому значения, – я требовала внимания, жаловалась, что мне так его не хватает, сутками торчала у него дома, я спала с ним, раздевалась перед ним, а что сейчас? – для меня эти отношения ничего не значат, в них нет смысла, радости.