Водолаз Его Величества

– Когда она увидела своего мужа после хупы, сразу поняла, что ошиблась. Все в нем было не по душе, все раздражало. А теперь – наоборот. К ним в дом пришел парень, который полностью совпадает с ее представлением о том, каким должен быть ее муж.

– Мне все-таки хочется, чтобы они пару раз встретились, поговорили. Тогда моя душа была бы спокойна.

– Это можно устроить, – сказала ребецн. – После субботы я займусь.

Но беспокойство Дворы-Леи и предполагаемые хлопоты ребецн были напрасны. Артем, как только мать вышла, пулей вылетел из дому. Он не мог усидеть на месте, какая-то сила гнала его наружу. Едва он оказался возле киоска Витмана, в самом начале Народного бульвара, как сразу увидел происхождение этой силы. Под фонарем стояла Бейле, явно ожидая его. Он не сомневался в этом ни одной секунды и сразу направился к ней.

– Ты меня дожидаешься, Эстер-Бейле? – на всякий случай спросил Артем.

– Конечно. Только, пожалуйста, не Эстер-Бейле. В Париже меня называли просто Беллой.

– Хорошо, Белла. Прогуляемся по бульвару?

– Пойдем. Я хочу рассказать тебе о моем неудачном замужестве.

– А я о своей несчастной любви.

Свадьбу устроили сразу после Пурима. Гостей оказалось немного, Шапиро просто некого было приглашать, а семья невесты, обжегшаяся на первой свадьбе, на вторую позвала только самых близких родственников и друзей. Церемонию вел раввин Шая.

– Это неприлично, так сиять от счастья, – толкнула Срурха в бок Двору-Лею.

– А ты посмотри на жениха и невесту, – ответила та, отирая непрерывно катящиеся слезы. – Блестят, точно начищенный самовар.

– Они блестят, а ты пар выпускаешь, – улыбнулась Срурха. – Под хупой невесте полагается плакать, а не матери жениха.

– Плакать никому не полагается, – ответила Двора-Лея. – Я бы смеялась, да только слезы не дают.

Через неделю после свадьбы молодая пара уехала на несколько дней в Иерихон, к источнику Элиши. Когда-то пророк благословил ядовитый родник, отравлявший окрестности Иерихона, и он, тут же изменив свои свойства, стал целебным. Фрида настояла, чтобы Белла и Аарон побыли вдвоем у источника, попили воду, порадовали друг друга вдали от глаз знакомых. Всезнающий Роман Чеслер порекомендовал гостиницу в Иерихоне, считающуюся вершиной фешенебельности, и Эфраим заказал для молодых самый дорогой номер.

По дороге Белла вспоминала отели, которые она видела в Париже. Разумеется, они не предполагали, будто в Иерихоне их ожидает нечто хотя бы отдаленно напоминающие рассказы Беллы, но действительность оказалась куда хуже ожидаемого.

На площадке перед входом в гостиницу стояли дешевые столы, несколько арабов в халатах и куфиях пили за ними кофе и курили кальяны.

Большая комната, гордо именуемая залом, была отделана в примитивном оттоманском стиле. Зеркала в аляповатых золоченых рамах, цветастые, кричащие занавески из ткани, задешево купленной на восточном базаре, безвкусные олеографии на стенах, высоко повешенная клетка с канарейкой. А мебель…

– Такое убожество в Париже можно увидеть только в третьесортных ресторанах и дешевых бистро, – фыркнула Белла.

Метрдотель Али, араб с пышными усами, был одет, как ему, наверное, казалось, по-европейски. Поверх традиционного полосатого халата он напялил пиджак, а куфию заменил турецкой красной феской с черной кисточкой. Белла, не сдержавшись, прыснула от смеха, но Али был так добродушен, услужлив и любезен, что молодожены быстро простили ему дурацкий наряд.

Гостиницу заселяли богатые арабы из Шхема и Рамаллы и несколько турецких чиновников из Иерусалима. Евреев, кроме Беллы и Артема, больше не было.

– Мы умрем здесь от скуки, – фыркнула Белла, когда они поднимались по лестнице в свой номер. – Взгляд задержать не на чем, сплошные пошлость и дурновкусие.

Несколько утешил вид из окна комнаты. Их «апартаменты» находились на втором этаже, они попросили подать ужин в номер и уселись за столом на балконе. Закат солнца на фоне Моавитских гор был великолепен. Алый цвет сменялся багряным, пурпурный переходил в оранжевый, терракотовый – в палевый, затем в голубой, а темно-синий вечерний цвет постепенно перетекал в ночь.

С высоты второго этажа был хорошо виден одноэтажный, утопающий в зелени Иерихон. Пальмы и пирамидальные тополя, платаны и смоковницы, сикоморы и касторовые деревья, заборы, поросшие можжевельником, желтыми мимозами и терновником. Стены многих домов были увиты бугенвиллеей и люцерной. Из этого огромного сада поднимался терпкий душистый аромат.

По турецкому обычаю сначала принесли кофе. В маленьких пузатых чашечках, очень сладкий, сваренный со специями и покрытый коричневой пузырчатой пенкой.

Они пили кофе, озирая видневшуюся вдали синюю полосу Мертвого моря, впадающий в него зеленоватый Иордан, особенно красивый на фоне розовых Моавитских гор.

Обед пришлось ожидать долго. Еду для них специально заказали в единственном в Иерихоне еврейском санатории доктора Файнберга. Белла настояла на этом еще в Тель-Авиве.

– Если бы ты видел состояние арабских кухонь, – восклицала она, широко раскрывая глаза от ужаса, – ты бы не прикоснулся ни к одному приготовленному там блюду.