Водоворот

Оксен сделал шаг вперед и хрястнул немца под ложечку. Немец грохнулся и, падая, свалил плошку.

Оксен загремел сапогами по темному коридору, нащупал дверь. «Где тут комендант? Где?» Рванул дверь и увидел его. Он стоял за столом с чашкой кофе в руке и смотрел на Оксена удивленно и сердито.

«Как вы посмели сюда ворваться? Кто вас впустил?» — говорил его взгляд.

Вдруг он все понял, схватился за кобуру. У Оксена запрыгал в руках автомат. Комендант повалился грудью на стол. Он не был убит, а только ранен. Когда в комнату вбежал запыхавшийся Василь, комендант сидел на полу, стиснув рукой левое плечо. Кресты на мундире и витой погон были залиты кровью.

— Тащи его во двор,— приказал Оксен.

Василь Кир сгреб коменданта, телефонным кабелем скрутил руки, потащил на крыльцо. Бой клокотал на околицах, наши выбивали остатки гарнизона из села. Горела комендатура. Пламя розовело на снегах, озаряя площадь, черные пики тополей, горбатые, занесенные снегом хаты. Фигуры партизан метались в розовой мгле. Промчались кони с порожними санями. Какой-то человек бегал по селу и кричал:

— Выходите, люди! Партизаны. Свои. Выходите!

Ошалевших коней поймали меж тополями, очистили сани от снега и положили на них раненых. Разгоряченные, вспотевшие, возвращались партизаны после боя, везли раненых, несли убитых. Оксен сидел на санях. Ему подвели дрожащего трофейного коня. Оксен потрепал его по шее рукой и, коснувшись ногою стремени, вскочил в седло. Подбежал командир третьего взвода, доложил, что гарнизон рассеян, часть немцев и полицаи прорвались к Зинькову. Будут там не ранее чем через два часа. Среди наших есть раненые и убитые.

Оксен приказал:

— Раненых и убитых на сани — и немедленно отходить. Ваш взвод — в охрану. Отходить как можно быстрее.

Командир взвода скрылся в темноте, и через несколько минут пять саней вылетели из села в степь.

Из хат выходили люди в кожухах, свитках, телогрейках, толпились возле Оксена. Партизаны привели немца и полицая. Немец в одном белье, босой, с биркой на шее, полицай в бекеше, лицо растерянное, глаза округлились от страха.

— Снимите с него бекешу, хлопцы, а то ему жарко.

Низенький партизан с забинтованной рукой подбежал к полицаю:

— А ну, вытряхивайся!

Полицай молча скинул бекешу.

— Откуда он? — спросил Оксен.

— Хуторской. С Яблоневого хутора.

Оксен оглядел плечистую фигуру и сильные руки полицая.

— Пахал бы ты землю, жито сеял. А теперь препроводите его к коменданту, под тополь.

— Что будем с ними делать, люди?

— Судить! Пускай ответят за наше горе!

— Пострелять их!

— Жилы из нас тянули. Смерть им!

Рассвирепевшие деды направились к тополю, глаза от пожара красны и зловещи.

— Что, допрыгались на нашей земельке?

— Стреляй их, командир. Мы хотим глянуть, как они по снегу кататься будут.

Оксен подозвал двух партизан с автоматами:

— Отведите их подальше.

Их связали, повели к плавням. Люди приумолкли. В камышах затрещали автоматные очереди — и все стихло. И вдруг зазвенели стекла и встопорщились стрехи — сильный далекий взрыв взметнул к небу целый столб искр. Оксен выпрямился:

— Спокойно, люди! Это наши партизаны-подрывники взорвали в Матусове минный склад. Люди! Я знаю — тяжко вам. Враг беспощаден, но его уже гонят и бьют. Наши войска разгромили фашистов под Москвой и гонят их дальше. Вся земля горит у них под ногами.

К Оксену подскакал всадник и, перегнувшись с седла, что-то тихо сказал. Оксен встревожился и, придерживая коня, стал прислушиваться.

— Из района в ваше село едут каратели,— сказал он тихо, но все услышали его слова, и толпа всколыхнулась.— Мы встретим их. А вы стойте один за всех и все за одного. Было бы лучше, если б вы ушли в степи, в леса, на хутора…

Он снял папаху, поклонился на все стороны молчаливым дедам и, пришпорив коня, повел отряд за село.

В четырех километрах от села встретили немецкий арьергард — усиленный отряд полиции. Бились около часа. В снегу хрипели и матерились окровавленные полицаи, кони носились без всадников, громким ржанием будоражили ночь. Немецкие минометы стреляли из-за бугров, пули взрывали снег, и Оксен решил отходить в яры.

Он добрался до лугов и встретил еще пятерых партизан. Один был ранен в руку, другой в плечо.

— Какие-то на конях гнались за нами. Верно, полицаи,— сказал один из них.— Мы их с коней посшибали, они и отстали,— закончил он насмешливо.

Оксен выслушал это без особой радости, он понимал, что если их нащупали тут, в плавнях, нужно немедленно отходить дальше, так как за ними гонится кто-то, видимо хорошо знающий местность.

На Ташани было светло как днем. Это горел камыш.

«Ага, хотят нас выкурить. Значит, если они подожгли с того края, то хотят, видно, прижать нас к болоту», подумал Оксен.

— Пошли,— тихо приказал он.

Ступкинский лес проскочили за час и остановились, озадаченные: впереди ясно вырисовывались черные фигуры всадников, гарцевавших на холмах. Оксен повел своих людей на север, к Маниловским плавням. Но и там они наткнулись на засаду. Тогда Оксен пошел на риск — он решил выйти в степь, чтобы ярами и балками пробиться к Ахтырским лесам.