Воды Дивных Островов

Тут поднялся уже совершенно непереносимый хохот, взвизгивания его были куда страшнее любых смертных стонов, которые мне приводилось слышать; сотни тварей во всех этих просторных палатах заплясали и закружили вокруг меня в тесном хороводе, а женщины, выдававшие себя рассыпавшимися по плечам волосами, всё тянулись поближе ко мне с жуткими бесполыми ухмылками, пока я не начал ощущать жар их дыхания.

О, как я ненавидел их всех! Из-за них я едва не возненавидел всё человечество. Как мне хотелось избавиться от людей, вечно старающихся осмеять любую Святыню. Оглядевшись свирепым взглядом, я прыгнул вперёд и сорвал меч с позолоченного пояса одного из ставших передо мною мужчин. Свирепыми ударами, орошая кровью украшенные дорогой тканью стены и шторы над головами этих… тварей, я пролагал себе путь вперёд, к лестнице, а потом бросился вниз по ней, как часто бывает во сне, – всё же недостаточно быстро из-за владевшей мной бури страстей.

Наконец я вновь оказался во дворе среди лип, и северный ветер под лучами зари охлаждал мою воспалённую голову. Внешние ворота были заперты и заложены. Нагнувшись, я поднял огромный камень и со всей силы ударил по замку. В тот миг я был сильней десяти мужчин: дуб и железо не выдержали, и охваченный яростью я вырвался наружу – словно дикий конь сквозь заросли орешника.

Меня не преследовали. Преклонив колена на добром зелёном дёрне, со слезами я поблагодарил Бога за спасение, моля его о прощении за невольное участие в ночном святотатстве. Потом я встал и повернулся, чтобы уйти, и тут до ушей моих донёсся оглушительный грохот, словно бы кто-то раздирал надвое мир. Обратившись к замку, я увидел не стены и башни, а огромное облако известковой пыли, клубившейся под порывами ветра.

После, когда на востоке ещё более просветлело, вдали послышалось шипение и бульканье, превратившееся в плеск и рёв многих вод. А когда встало солнце, у ног моих лежало глубокое чёрное озеро.

Вот так я пытался измерить глубину Линденборгова пруда.

Сон

Однажды мне приснилось, что в зимнюю ночь возле очага сидят четверо мужчин; они беседуют, рассказывают друг другу всякое, а вокруг дома воет ветер.

Один из них, старший, сказал:

– Когда я был мальчишкой – ещё до того, как вы пришли в эту землю, – красный камень, кусок песчаника, с которого льётся водопад в нашей речке, только что лёг на своё место, потому что прежде стоял утёсом, в котором вода проточила глубокую пещеру, сбоку уходившую в камень на половине расстояния между зелёной травой и зелёными водами. Однажды ночью утёс упал – когда в эту землю ещё не пришли не только вы, но даже ваши отцы. Ну, а об этом утёсе, или одинокой скале, – рассказывали много странных историй. Как говаривал мой отец; в его времена многим хотелось исследовать эту пещеру – из алчности, рассчитывая найти там золото, или из любви к чудесам, свойственной молодым людям, – но страх удерживал всех. Впрочем, памяти людской были известны и такие люди, которые входили туда, однако, как говорят, их более не видели на земле. Но отец мой рассказывал, что повести о таких людях, вместо того, чтобы удержать его, тогда ещё совсем молодого, от спуска в пещеру, напротив – пробудили в нём искреннее желание отправиться туда. Он настолько стремился в пещеру, что однажды, в отчаянии, пытаясь хоть чем-нибудь удержать сына, дед ударил его кинжалом в плечо. Отцу пришлось провести в постели долгое время. Он так и не сходил туда, и умер, не увидев внутренностей пещеры. Отец рассказывал мне много чудесного об этом месте, но за давностью лет я уже ничего не помню. Тем не менее, в сердце моём сложилась некая повесть, часть которой я поведаю вам; сказания этого я не слышал из уст человеческих, однако не помню времени, когда бы не знал его. Да, я расскажу вам лишь некую часть, не всё целиком – только то, что мне позволено открыть.

Умолкнув, старик задумался, склонившись над очагом, в котором язычки пламени выплясывали над спёкшейся поверхностью углей. Седая голова его качнулась, и он заговорил:

– Иногда мне представлялось, что каким-то образом я сам замешан в той странной повести, которую собираюсь поведать вам.

Старик вновь умолк, глядя в огонь, голова его опускалась всё ниже, пока борода не коснулась колен; наконец, взбодрившись, он проговорил переменившимся голосом, в котором уже не слышались, как прежде, сонные нотки: