Воды мира. Как были разгаданы тайны океанов, атмосферы, ледников и климата нашей планеты

Заложенные в нашем видении климата исторические смыслы в значительной мере определяют, что считается нормальным, а что – нет. Сегодня основное внимание климатической науки и политики сосредоточено на попытке понять, что следует считать «естественным климатом». Стремясь спрогнозировать возможные климатические изменения в будущем, мы опираемся на представления о том, что такое «хороший», или «естественный», климат. А эти представления до сих пор формировались теми, кто занимался изучением климатического прошлого. Речь идет не об историках, а о палеоклиматологах, которые изучают палеоклиматические летописи и, исходя из них, пытаются понять, чего нам ожидать от земного климата и какие изменения могут считаться приемлемыми. Причем последнее лишь отчасти является научным вопросом. Что считать приемлемым, во многом зависит от того, где вы проведете черту[385]. Так, последние 12 000 лет нашей истории, называемые голоценом, были необычайно стабильными и теплыми в сравнении с предыдущими миллионами лет. Именно в эту эпоху эволюционировала человеческая цивилизация. Несем ли мы ответственность за сохранение этого конкретного климата? Если же мы расширим круг тех, кто имеет право определять понятие «нормального» климата, за рамки палеоклиматологии, у нас появится куда больше версий нормальности.

Утверждение, что существует множество разных видов знаний, кажется, только лишь провоцирует пристрастные, лишенные всякой объективности споры, ведущие к кризису доверия и даже в некоторых случаях к прямому опровержению ценности науки. С этой точки зрения наука находится под угрозой и должна спасать саму себя собственными же методами – путем доказательства того, что она работает, то есть может делать значимые предсказания. С другой стороны, понимание множественной природы знаний может привести нас к пониманию чего-то гораздо более фундаментального, а именно ограниченности науки. Но признание пределов возможностей науки не должно вести к отречению от нее. Напротив, это может открыть нам новые пути движения вперед. Признание неотъемлемой и необходимой составляющей науки таких важных ценностей, как заинтересованность, приверженность, эмоциональная вовлеченность, самоопределение, позволяет гораздо лучше понять, что такое наука. А это открывает путь к пониманию того, что решения, которые мы принимаем как общество, о том, как нам жить на нашей планете, могут основываться на ценностях науки, но не определяться ею. Если на то пошло, наши подходы к тому, как мы используем энергию, распоряжаемся ресурсами, живем и уживаемся с окружающей средой, всегда опирались на нечто гораздо больше, чем, скажем, наше понимание ледниковых периодов или способность прогнозировать погоду.

* * *

Природа взаимосвязи климата и истории сегодня стала не просто нерешенным научным вопросом, но ключевой политической проблемой. Земля – планета изменений. Теперь это очевидный факт, как и то, что прошлое всегда ресурс для будущего. Опираясь на палеоисточники, ученые пытаются понять динамику климата в прошлом, чтобы прогнозировать, как он может меняться в будущем. Это научное понимание прошлой и будущей динамики климата в значительной мере определяет (и ограничивает) наш подход к климатической политике, основанный на том, какие сценарии будущего нам доступны – и какие сценарии будущего мы можем вообразить.

История не стоит на месте. Схема Бретертона, каким бы значимым достижением в свое время она ни была, сегодня выглядит устаревшей и чересчур механистичной. Новое видение планеты акцентируется не на блоках – не на изучении отдельных компонентов земной «системы», какими их увидели инженеры НАСА, – а на стрелках между ними[386]. На первый план выходят циклы обратной связи и сопряженные с ними точки невозврата. Искусственное разделение системы на отдельные составляющие уступило место осознанию того, что между частями единого целого не может быть проведено четких разграничений. Все эти блоки соединены друг с другом настолько глубокими и сложными связями, что только через изучение этих связей можно прийти к пониманию всей системы. Некоторые продолжают утверждать, что изучение связей подразумевает также изучение дискретных элементов, но парадигма меняется. Сегодня наука вновь возвращается к пониманию «сущностного единства», о котором Виктор Старр говорил почти 60 лет назад, но к которому каждое поколение, по-видимому, должно прийти своим путем.