Военно-эротический роман и другие истории

– Нет, Борис Самуилович, – возразил Грищук, – не дело. Ты вот, что… Позвони-ка Богуче. Попроси приехать. Только не от себя звони – отсюда. А я пока выйду.

Богуча была фамилия начальника связи нашей военно-морской базы. Батальон непосредственно ему подчинялся. Это был еще довольно молодой капитан второго ранга, высокий, стройный, с романтическим шрамом через всю щеку. Говорили, что шрам был результатом инцидента, когда совсем молодой лейтенант Богуча вступился в Ленинграде за английского морского офицера, пришедшего к нам с дружеским визитом на боевом британском корабле и подвергшегося нападению нашей отечественной шпаны. Он был кареглазым красавцем, остроумным флотским интеллигентом. Однажды, проверяя наш батальон, Богуча обнаружил, что замполит списал всю библиотеку и, довольный, что на лицевом счете ничего теперь не числится, свалил книги в сарай и ждал случая отправить их на свалку. Богуча сильно тогда гневался на простягу – замполита.

– Уничтожение книг, – говорил он, – все равно, что уничтожение культуры.

Я получил тогда приказание перебрать заново списанные книги и отложить и отложить те, которые можно читать нормальным людям. Я с удовольствием все это проделал, и большая часть книг была заново пущена в обращение.

Начальник связи выслушал мое сообщение и коротко сказал:

– Приеду.

И через два часа был на территории нашего батальона.

И вот мы собрались в кабинете комбата: Грищук, как муж, Татьяна Ивановна, как жена, я, как начальник жены, а Богуча, как начальник мужа.

– Татьяна Ивановна, – по праву старшинства начал Богуча. – Я думаю, вам надо помириться, простить Сергея Гавриловича, Мали, чего в жизни бывает…

– Никогда, – отрезала Татьяна Ивановна.

Я не совсем понимал свою роль в этом представлении. Обычно в армии, если приглашают на какие-то разборы непосредственного начальника, то с тем, чтобы в подходящий момент спросить:

– А как вы можете охарактеризовать своего подчиненного?

И начальник дает перед лицом вышестоящих командиров исчерпывающую характеристику.

Но тут не похоже было, чтобы разбирали Татьяну Ивановну. А если бы и разбирали, я не стал бы давать ей положительной характеристики. Я, если бы на то пошло, заявил бы честно, что она зануда, каких свет не видывал, и пусть катится и не морочит Сергею Гавриловичу голову.

Но меня никто не спрашивал. А спросили, как раз, Сергея Гавриловича, как он смотрит на все это дело и какие у него намерения. На что Грищук потер вспотевшую лысину и сказал, преданно глядя в искрометные глаза начальника связи:

– Я хотел бы сохранить семью. – И добавил, объясняя. – Как же сыну без отца!

– Вот видите, Татьяна Ивановна, Сергей Гаврилович настроен серьезно, – сказал Богуча. Шрам его терялся в аккуратно постриженных усиках, глаза лучились, улыбка была обезоруживающей. На мой взгляд он был неотразим. И Татьяна Ивановна все-таки дрогнула, а, дрогнув, произнесла нижеследующую речь:

– Если вы так настаиваете, я готова забрать чемоданы. Но при таком условии: пусть Сергей Гаврилович созовет всех вольнонаемных женщин, с которыми вчера гулял, плюс Бориса Самуиловича и при всех встанет передо мной на колени и попросит прощения. И я прощу.

Вот так вот. Ни больше, ни меньше.

Помолчали.

Потом Богуча осторожно, словно боясь спугнуть, стал объяснять Татьяне Ивановне, почему это не возможно. Чтобы командир отдельного морского батальона стоял публично на коленях – невозможно никак! Какой же он после этого будет командир! Какой у него после этого будет авторитет!

Татьяна Ивановна некоторое время поупиралась, потом пошла на уступки:

– Хорошо, пусть на колени не становится, но прощенья пусть при всех просит.

– Как – спросил Грищука Богуча. – Попросишь стоя?

– Стоя – попрошу, – ответствовал Сергей Гаврилович.

К концу рабочего дня он действительно собрал указанных лиц в строевой канцелярии и сказал:

– Уважаемые женщины! Я при вас прошу прощения у своей жены Татьяны Ивановны за то, что вчера подвел ее в международный женский день.

И после паузы добавил:

– Все свободны.

– Стоило ли, Сергей Гаврилович? – сказал я ему пару дней спустя. – Послали бы ее…

– Нет, – хитро усмехнулся Грищук. – А с кем в баню? Я привык, чтобы сын мне спину тер…

Ах

Вот я опять впадаю в детство:
Иду – и весело ногам.
Ах, этот воздух, это средство
От болей, надоевших нам!

По мостовой пустая банка

Так загрохочет – только пни!
На солнце греется собака,
А кошка ежится в тени. (Оживление, улыбки, даже смех)

Ах, черт возьми! Вино – не воздух!

Пей и шатайся налегке.
И тает мой почтенный возраст,
Как эскимо на языке.

И все проблемы и печали

Грохочут прочь по мостовой.
Как это славно: без перчаток
И с непокрытой головой!