Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона

Что касается второго набора взаимосвязанных тем Военного просвещения, то служба в армии, гражданственность и героизм остались во «французской имперской нации-государстве», как ее называет Гэри Уайлдер, тесно связанными и очень противоречивыми [Wilder 2005]. В 1996 году президент Жак Ширак объявил о намерении покончить с военной службой мирного времени, заменив эту практику на Journee dappel de preparation à la défense (День призыва к готовности к обороне). В 2001 году он отменил обязательную военную службу, официально завершив политику формирования граждан-солдат. Тем не менее военная служба была постоянным средством расширения французской гражданственности – по крайней мере в теории. Это доказывают такие военные структуры, как Legion etrangere (Иностранный легион). Под командованием французских офицеров легион был изначально учрежден королем Франции Луи-Филиппом (1773–1850) в 1831 году и состоял из членов расформированных иностранных полков Королевской армии. Закон о формировании легиона предусматривал, что эти иностранные солдаты швейцарского, польского, немецкого, итальянского, испанского и иного происхождения не могли служить на французской земле, поэтому подразделение было развернуто в недавно завоеванном Алжире для укрепления французского правления. Легион сражался в колониальных и деколониальных войнах Франции и по всему миру, от Мексики до Вьетнама и Африки, и принял участие в мировых войнах, войне в Персидском заливе и войне против терроризма. В благодарность и признание службы членов этого подразделения французское правительство создало условия для получения французского гражданства. Легионеры могли подать заявление на получение гражданства после трех лет службы и, по положению 1999 года, могут сделать это сразу после получения травмы, став frangaispar le sang verse («французом по пролитой крови»).

Но Legion etrangere нельзя считать механизмом инклюзивности. Он также был средством исключения и социального отторжения, в отличие от подразделений регулярной армии. Иностранцы без гражданства, даже те, кто провел большую часть жизни во Франции, могли служить только в легионе. Они не могли служить в обычных подразделениях, предназначенных для «настоящих» французов, в основном белых граждан мужского пола, родившихся во Франции. Хотя эти люди считали Францию своим домом, они были вынуждены служить в качестве иностранцев до тех пор, пока служба не позволяла стать официальными гражданами. Многие так и не смогли получить гражданство или сделали это лишь благодаря огромным усилиям. Различие между «настоящим французом» и «нефранцузом» сыграло немалую роль в деле Дрейфуса (1894–1906), в ходе которого антисемитизм и ксенофобия против французского гражданина создали «идеальный шторм» вокруг молодого капитана артиллерии Альфреда Дрейфуса (1859–1935). На более широком уровне это разделение продолжает отравлять Францию и жизнь иммигрантов в первом, втором и третьем поколении; оно сыграло роль в радикализации недовольной молодежи и подвергло Францию многочисленным террористическим атакам в 2015, 2016 и 2017 годах.

Историки начали активнее изучать эти сложности, связанные с расой, национальностью и военной службой, в подразделениях помимо Legion etrangere, например в Африканской армии и колониальных войсках, развернутых в империи и столице[356]. В своем исследовании колониальных войск Первой мировой войны Ричард Фогарти анализирует, как динамика колониальной власти и расовые стереотипы преследовали колониальных солдат, прибывших служить во Францию. Темнокожие африканцы родом с юга Сахары считались свирепыми дикарями (это делало их превосходными бойцами), а индокитайцы – покорными и физически слабыми, а значит, менее подходящими для участия в войне. Фогарти описывает, как эти стереотипы французских офицеров и государственных деятелей иногда возникали из благих намерений. Люди пытались проявить культурную осведомленность и восприимчивость, разграничивая группы колониальных войск. Наблюдая за североафриканскими солдатами, размещенными в Экс-ан-Провансе и Арле, один офицер заметил трения между солдатами из трех стран Магриба и интерпретировал их сквозь призму старинной арабской пословицы «Марокканцы воины, алжирцы мужчины, тунисцы женщины». «В какой-то степени французы переняли эти точки зрения из образов, которые, по их мнению, сложились у североафриканцев о себе самих», – комментирует Фогарти. Однако приписывание расистских и сексистских подтекстов коренным культурным суждениям было удобным оправданием, и Фогарти утверждает, что эти «разделения точно соответствовали французским представлениям во время войны» [Fogarty 2008: 77–78].