Читаем Военный госпиталь. Записки первого нейрохирурга полностью

Эти соображения приходят невольно, когда задумываешься над такими хирургическими мероприятиями, которые должны будут применяться в массовом масштабе, т. е. на большом числе пострадавших и большим числом врачей. Эта категория вопросов и хирургических предложений иная, чем, например, вопрос об операции, предлагаемой и пока производимой без подкупающей убедительности, по поводу ракового поражения пищевода — в смысле удаления пищевода in toto. Операция эта заслуживает исключительного внимания по различным основаниям, и изучение ее нельзя снимать как с теоретической, так и с практической точки зрения. Не о таких операциях разумелось, когда поднималась речь о массовости; нам хочется затронуть здесь вопрос о первичной обработке и первичном шве, который в настоящее время приобретает исключительное значение, ибо ему предстоит сыграть решающую роль, которую мы недооцениваем. Я беру на себя смелость утверждать, что анатоксины, первичная обработка ран и первичный шов на основе применения анатоксинов, подкрепленных дополнительными дозами вакцин и сывороток, могут совершенно перевернуть вопросы санитарной и военно-полевой статики и динамики. При решении этих вопросов изменятся вопросы эвакуации, вопросы о сроках первичной обработки ран. В настоящее же время, когда вопросы об анатоксинах только еще ставятся и внедряются в жизнь, конкретные задачи первичной обработки и первичного шва требуют исключительного внимания. Вопрос этот не нов, и без боязни обвинения в трюизме я должен сказать, что этот вопрос был поднят Гиппократом и по-своему решен. В средние века вопрос о первичной обработке и первичном шве принимает характер дискуссионный. В 1820 г. вводятся Бруно и Лангобургом (Bruno a. Langoburg) термины prima et secunda intentio, и поднимается вопрос о первичной обработке заживления посредством первичного шва или нагноения.

Термины переходят в века, являясь свидетелями остроты и точности наблюдения и систематического клинического мышления. Раскрытие этого положения и представляет собой вся история учения о первичной обработке и первичном шве травматических повреждений от средних веков до лабораторных исследований Фишера, когда была под них подведена теоретическая база. В этой истории раскрывается значение клинического мышления и практики как предшественниц теории и ее фундамента с ясными контурами будущего здания, если под первым разуметь собрание точных наблюдений и правильной их систематизации. Боргоньони (Borgognoni) в XII веке в Италии и Мондевилль (Mondeville) в XIV веке были убежденными защитниками первичного шва, базируясь только на клинических наблюдениях.

Как глубоко этот чисто практический метод мышления владел умами медиков, можно видеть на истории развития мыслей Пирогова, и нужно удивляться, как этот метод, правильно проведенный, приближал мыслителей к объективной истине, впоследствии получившей освещение в лабораторных исследованиях.

В настоящее время современная медицина оказалась счастливой наследницей и владетельницей синтеза теории и практики, как будет видно из дальнейших строк.

Мондевилль — военно-полевой хирург, в своем руководстве хирургии отвергает зондирование ран и утверждает, что раны могут и должны заживать без нагноения, раны промываются теплым вином с целью механического удаления попавших туда посторонних тел, края раны соединяются для защиты лежащих глубже тканей от раздражающего и вызывающего нагноение действия воздуха, причем он высказывается против грубого растяжения краев раны и насильственного удаления не отделившихся от подлежащей ткани осколков костей. В частности, в отношении ран черепа он учил: при открытых ранах черепа раны следует зашивать с соблюдением определенных сроков в зависимости от окружающей среды: при теплой погоде шов дозволителен в первые 24 часа, при холодной — в течение 48 часов.

В XV веке Аргиллата (Petro Argillata), проф. Болонского университета, вырабатывает совершенно определенные показания и противопоказания, возвышаясь почти до идеи первичной эксцизии. Они сводятся в следующую схему.

Первичный шов не может применяться в следующих случаях:

1. Если рана глубока, и в случае образования нагноения в глубине гною будет трудно найти выход.

2. Если изъян вещества настолько велик, что трудно соединить края, чтобы можно было надеяться на prima intention.

3. Если рана сильно изменена вследствие «влияния воздуха» (но, впрочем, при слабом повреждении краев раны, в особенности если она не глубока, — шов может быть наложен).

4. Если рана очень сильно размозжена.

5. Если в ране развилась «apostema» (воспаление, отек??).

6. Если область ранения очень болезненна.

7. Если травмированные участки омертвели.

8. Если в рану предлежат концы переломанных костей.

9. Если рана носит язвенный характер (ulceratio — трофическая язва).

Перейти на страницу:

Все книги серии Врачебные истории

Побеждая смерть. Записки первого военного врача
Побеждая смерть. Записки первого военного врача

«Когда же наконец придет время, что не нужно будет плакать о том, что день сделан не из 40 часов? …тружусь как последний поденщик» – сокрушался Сергей Петрович Боткин. Сегодня можно с уверенностью сказать, что труды его не пропали даром. Будучи участником Крымской войны, он первым предложил систему организации помощи раненым солдатам и стал основоположником русской военной хирургии. Именно он описал болезнь Боткина и создал русское эпидемиологическое общество для борьбы с инфекционными заболеваниями и эпидемиями чумы, холеры и оспы. Сергей Петрович открыл первые в России женские лечебные курсы, впервые применил термометр для определения температуры человека и разработал систему гигиены для врачей. В этой книге Сергей Петрович рассказывает о самых сложных и интересных случаях, с которыми ему довелось столкнуться во время врачебной практики, а также повествует о том, как нужно беседовать с больным, на что следует в первую очередь обращать внимание, как строить систему лечения пациента.

Сергей Петрович Боткин

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Девочка из прошлого
Девочка из прошлого

– Папа! – слышу детский крик и оборачиваюсь.Девочка лет пяти несется ко мне.– Папочка! Наконец-то я тебя нашла, – подлетает и обнимает мои ноги.– Ты ошиблась, малышка. Я не твой папа, – присаживаюсь на корточки и поправляю съехавшую на бок шапку.– Мой-мой, я точно знаю, – порывисто обнимает меня за шею.– Как тебя зовут?– Анна Иванна. – Надо же, отчество угадала, только вот детей у меня нет, да и залетов не припоминаю. Дети – мое табу.– А маму как зовут?Вытаскивает помятую фотографию и протягивает мне.– Вот моя мама – Виктолия.Забираю снимок и смотрю на счастливые лица, запечатленные на нем. Я и Вика. Сердце срывается в бешеный галоп. Не может быть...

Адалинда Морриган , Аля Драгам , Брайан Макгиллоуэй , Сергей Гулевитский , Слава Доронина

Детективы / Биографии и Мемуары / Современные любовные романы / Классические детективы / Романы
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное