Читаем Военный переворот (книга стихов) полностью

Помнишь ли горечь давней надсады?


Пылко влюбленных мир не щадит.


Больше нигде нам не были рады,


Здесь мы имели вечный кредит.


…Как остается нищенски мало


Утлых прибежищ нашей любви


Чтобы ничто не напоминало,


Ибо иначе хоть не живи!


Помнить не время, думать не стоит,


Память, усохнув, скрутится в жгут…


Дом перестроят, скверик разроют,


Тополь распилят, бревна сожгут.


В этом причина краха империй:


Им предрекает скорый конец


Не потонувший в блуде Тиберий,


А оскорбленный девкой юнец.


Если ворвутся, выставив пики,


В город солдаты новой орды,


Это Создатель прячет улики,


Он заметает наши следы.


Только и спросишь, воя в финале


Между развалин: Боже, прости,


что мы тебе-то напоминали,


Что приказал ты нас развести?


Замысел прежний, главный из главных?


Неутоленный творческий пыл?


Тех ли прекрасных, тех богоравных,


Что ты задумал, да не слепил?



КЛЮЧИ



В этой связке ключей половина


Мне уже не нужна.


Это ключ от квартиры жены, а моя половина


Мне уже не жена.


Это ключ от моей комнатенки


в закрытом изданьи,


Потонувшем под бременем неплатежей.


Это ключ от дверей мастерской,


что ютилась в разрушенном зданьи


И служила прибежищем многим мужей.


О, как ты улыбался, на сутки друзей запуская


В провонявшую краской её полутьму!


Мне теперь ни к чему мастерская,


А тебе, эмигранту, совсем ни к чему.


Провисанье связующих нитей, сужение круга.


Проржавевший замок не под силу ключу.


Дальше следует ключ от квартиры


предавшего друга:


И пора бы вернуть, да звонить не хочу.


Эта связка пять лет тяжелела, карман прорывая


И призывно звеня,


А сегодня лежит на столе, даровым-даровая,


Словно знак убывания в мире меня.


В этой связке теперь — оправданье бесцветью,


безверью,


Оскуденью души, — но её ли вина,


Что по капле себя оставляла за каждою дверью


И поэтому больше себе не равна?


Помнишь лестниц пролеты,


глазков дружелюбных зеницы


На втором, на шестом, на седьмом этаже?


О, ключей бы хватило


все двери открыть, все границы,


Да не нужно уже.


Нас ровняют с асфальтом, с травой,


забивают, как сваю,


В опустевшую летом, чужую Москву,


Где чем больше дверей открываю,


тем больше я знаю,


И чем больше я знаю, тем меньше живу.


Я остался при праве своем безусловном


Наклоняться, шепча,


Над строфою с рисунком неровным,


Как бородка ключа.


Остается квартира,


Где настой одиноких июньских ночей


Да ненужная связка, как образ познания мира,


Где все меньше дверей и все больше ключей.



ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ



Ты был влюблен. Твоя подруга


В тебе нуждалась иногда


Для проведения досуга


И облегчения труда.


Она училась на психфаке,


На коем юные жлобы


Постичь рассчитывают знаки


Своей зачаточной судьбы.


Не выше шпилек и заколок


Твою привязанность ценя,


Сей доморощенный психолог


Давно нервировал меня.


Но страсть готова на уступки:


Порою лестно для нее,


Когда над нею сушат юбки


Или постельное белье.


Извечный узел завязался:


Направо царь, налево тварь.


Но тут ей нужен оказался


Психологический словарь.


При этом сессия. Не шутки.


Пришлось искать на стороне.


Когда пошли вторые сутки,


Ты с ревом бросился ко мне.


Когда-то врач полузнакомый,


А ныне муж моей жены


Нам притащил талмуд искомый,


Терзаясь комплексом вины.


Ты рысью прыгнул к телефону


И отшатнулся, потрясен.


По твоему глухому стону


Я догадался обо всем:


Ты опоздал. В игре неравной


Тебя побили наконец.


Другой нашелся благонравный


Низкопоклонник и делец.


Благодари за это Бога:


Красотка, правду говоря,


Искала первого предлога,


И ей хватило словаря.


Пока в предутренней печали


Не встала пасмурная хмарь,


Ночь напролет мы изучали


Психологический словарь.


Без всяких скрежетов зубовных,


Взамен заламыванья рук,


Один — отставленный любовник,


Другой — оставленный супруг,


Потратив чуть не пачку чая,


Припомнив давнее родство,


Мы хохотали, изучая


Причины краха своего.


Беда не требует презумпций:


Презумпций требует вина.


Мы были полные безумцы.


Симптомов было до хрена.


Больные, поротые дети


Больной, распоротой страны,


Мы мутном мартовском рассвете


Мы разошлись, исцелены.


Ты поспешил домой, хромая,


Бубня под нос, как пономарь,


Я рухнул в койку, обнимая


Психологический словарь.


…Очнулся я. У изголовья


Подобьем хищного орла


Кошмар душевного здоровья


Раскинул белые крыла


Пейзаж гляделся Хиросимой:


Руины, пепел, все в дыму,


И мир, в безумье выносимый,


Был страшен трезвому уму.


Одна любовь — пускай несчастна,


Пускай растоптана стократ


Приостанавливала властно


Его стремительный распад.


В её бредовом пересказе


Все обретало цепь причин


И вновь завязывало связи.


Я понял, что неизлечим.


Любовь моя! Не ради славы,


Не ради жизни на земле


Я пью напиток твой кровавый


В твоем колючем хрустале.


Мне чужды высшие идеи.


Я не люблю, когда скоты


Или тем более злодеи


Спасают мир от пустоты.


Восторг телячий или щений


С годами падает в цене,


Но страшен мир без обольщений,


И нечем в нем прельститься мне,


Помимо вас, моя хвороба.


Я буду вас любить до гроба,


Хоть и заглядывал я встарь


В психологический словарь.



ПЬЕСА



— Ты не учел лишь одного!


Воскликнула она.


Я не забыла ничего


И вот отомщена.


Припомни взгляды свысока


И каждый твой уход,


Припомни, как ждала звонка


Я ночи напролет,


Припомни мой собачий взгляд


Всегда тебе вослед,


И то, как я узнала ад


За эти десять лет.


Лишь одного ты не учел,


Не веря до сих пор,


Перейти на страницу:

Похожие книги

Изба и хоромы
Изба и хоромы

Книга доктора исторических наук, профессора Л.В.Беловинского «Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы» охватывает практически все стороны повседневной жизни людей дореволюционной России: социальное и материальное положение, род занятий и развлечения, жилище, орудия труда и пищу, внешний облик и формы обращения, образование и систему наказаний, психологию, нравы, нормы поведения и т. д. Хронологически книга охватывает конец XVIII – начало XX в. На основе большого числа документов, преимущественно мемуарной литературы, описывается жизнь русской деревни – и не только крестьянства, но и других постоянных и временных обитателей: помещиков, включая мелкопоместных, сельского духовенства, полиции, немногочисленной интеллигенции. Задача автора – развенчать стереотипы о прошлом, «нас возвышающий обман».Книга адресована специалистам, занимающимся историей культуры и повседневности, кино– и театральным и художникам, студентам-культурологам, а также будет интересна широкому кругу читателей.

Л.В. Беловинский , Леонид Васильевич Беловинский

Культурология / Прочая старинная литература / Древние книги