Военный переворот (книга стихов)

Разве что надорванный вкось конверт

Выдает невидимый дискомфорт.

Но уже кренится земная ось,

Наклонился пол, дребезжит стекло

Все уже поехало, понеслось,

Перестало слушаться, потекло,

Но уже сменился порядок строк,

Захромал размер, загудел циклон,

Словно нежный почерк, по-детски строг,

Сообщает зданию свой наклон.

И уже из почвы, где прелый лист,

Выдирает корни Бирнамский лес

И бредет под ветреный пересвист

Напролом с ветвями наперевес,

Из морей выхлестывает вода,

Обнажая трещины котловин,

Впереди великие холода,

Перемена климата, сход лавин,

Обещанья, клятвы трещат по швам,

Ураган распада сбивает с ног,

Так кровит, расходится старый шрам,

Что, казалось, зажил на вечный срок.

И уже намечен развал семей,

Изменились линии на руке,

Зашаталась мебель, задул Борей,

Зазмеились трещины в потолке,

И порядок — фьють, и привычки — прочь,

И на совесть — тьфу, и в глазах темно,

Потому что их накрывает ночь,

И добром не кончится все равно.

Этот шквал, казалось, давно утих,

Но теперь гуляет, как жизнь назад,

И в такой пустыне оставит их,

Что в сравненье с нею Сахара — сад.

Вот где им теперь пребывать вовек

Где кругом обломки чужой судьбы,

Где растут деревья корнями вверх

И лежат поваленные столбы.

Но уже, махнувши на все рукой,

Неотрывно смотрят они туда,

Где циклон стегает песок рекой

И мотает на руку провода,

Где любое слово обречено

Расшатать кирпич и согнуть металл,

Где уже не сделаешь ничего,

потому что он уже прочитал.

* * *

Что-нибудь следует делать со смертью

Ибо превысили всякую смету

Траты на то, чтоб не думать о ней.

Как ни мудрит, заступая на смену,

Утро, — а ночь все равно мудреней.

Двадцать семь раз я, глядишь, уже прожил

День своей смерти. О Господи Боже!

Веры в бессмертие нет ни на грош.

Нет ничего, что бы стало дороже

Жизни, — а с этим-то как проживешь?

Век, исчерпавший любые гипнозы,

Нам не оставил спасительной позы,

чтобы эффектней стоять у стены.

Отнял желания, высушил слезы

И отобрал ореол у войны.

Что-нибудь следует делать со смертью,

много ли толку взывать к милосердью,

Прятаться в блуде, трудах и вине?

Все же мне лучше, чем дичи под сетью.

Два утешенья оставлены мне.

Первое — ты, моя радость, которой

Я не служил ни щитом, ни опорой,

Но иногда, оставаясь вдвоем,

Отгородившись засовом и шторой,

Мы забывали о том, что умрем.

Ты же — второе, мой недруг, который

Гнал меня плетью, травил меня сворой,

Мерил мне воздух и застил мне свет,

Ты, порождение адской утробы,

Ужас немыслимый мой, от кого бы

Рад я сбежать и туда, где нас нет.

* * *

Где милые друзья? Давно терплю немилых.

Где Родина моя? Ее простыл и след.

Я не люблю тебя, но быть один не в силах.

Мне надоело жить, но вариантов нет.

Грязь, каша снежная, ноябрьская промозглость,

Невидимых домов дрожащие огни…

И ты терпи меня: мы миновали возраст,

В котором выбирать хоть что-нибудь могли.

* * *

…Но поскольку терпеть до прекрасного дня

Всепланетного братства и чтения вслух,

Осушения чаши по кругу до дна,

Упразднения дрязг и отмены разрух,

Возглашения вольностей, благ и щедрот,

Увенчания лучших алмазных венцом,

Единенья народов в единый народ

И братания пахаря с праздным певцом;

Но поскольку дождаться, покуда по всей

Хоть и куцей, а все ж необъятной стране,

От холодных морей до палящих степей

Колесницей прокатится слух обо мне,

Собирая народы обратно в союз,

Где приходится всякое лыко в строку

И поныне достаточно дикий тунгус

Горячо говорит обо мне калмыку,

Где не заклан телец, а делец заклеймен

И не выглядит руганью слово "поэт",

Но уж раз дожидаться подобных времен

У меня, к сожалению, времени нет,

Я прошу вас сегодня, покуда мы тут

И ещё не покинули этот предел,

Хоть и время похабно, и цены растут,

И любовь иссякает, и круг поредел,

И поэтому в зубы не смотрят коню,

Даже если троянского дарят коня,

Но покуда ваш род не иссох на корню,

Я прошу вас сегодня не трогать меня.

* * *

Все эти мальчики, подпольщики и снобы,

Эстеты, умники, пижончики, щенки,

Их клубы тайные, трущобы и хрущобы,

Ночные сборища, подвалы, чердаки,

Все эти девочки, намазанные густо,

Авангардисточки, курящие взасос,

Все эти рыцари искусства для искусства,

Как бы в полете всю дорогу под откос,

Все эти рокеры, фанаты Кастанеды,

Жрецы Кортасара, курящие "Житан",

Все эти буки, что почитывали Веды,

И "Вехи" ветхие, и "Чайку Джонатан",

Все доморощенные Моррисоны эти,

Самосжигатели, богема, колдуны,

Томимы грезами об Индии, Тибете

И консультациями с фазами Луны,

Все эти вызовы устоям, пусть и шатким,

Все смертолюбие и к ближнему вражда,

Все их соития по лестничным площадкам,

Все их бездомие и лживая нужда,

Все эти мальчики, все девочки, все детство,

Бродяги, бездари, немытики, врали,

Что свинство крайнее и крайнее эстетство

Одной косичкою законно заплели,

Все эти скептики, бомжи-релятивисты,

Стилисты рубища, гурманчики гнилья,

С кем рядом правильны, бледны и неказисты

Казались прочие — такие, как хоть я,

И где теперь они? В какой теперь богине

Искать пытаются изъянов и прорех?

Иные замужем, иные на чужбине,

Иные вымерли — они честнее всех.

Одни состарились, вотще перебродили,

Минуя молодость, шагнув в убогий быт,

Другие — пленники семейственных идиллий,

Где Гессе выброшен и Борхес позабыт.