Военный переворот (книга стихов)

что жертва станет палачом,

Перехватив топор.

Пока утехи ты искал

В разнузданной гульбе,

Твой лучший друг со мною спал

И врал в глаза тебе.

Он ведал, мне благодаря,

Про каждый твой порок

И, притворяясь и хитря,

Вредил тебе, где мог.

Четыре года сводит он

На нет твои труды.

Ты опозорен, разорен,

Но это полбеды.

За унижение свое

Я пятый год подряд

Тебе по капельке в питье

Подмешиваю яд.

Мы все устроили хитро,

Следов отравы нет,

И будет гнить твое нутро

Еще десяток лет.

Ты здесь останешься, чумной,

От ужаса слепой.

Сейчас он явится за мной

И заберет с собой.

Ревела буря, дождь хлестал

И, вторя шуму вод,

Гремел и молнией блистал

Полночный небосвод.

— Ты не учла лишь одного,

Промолвив он в ответ,

Ведь для мужчины ничего

Святее дружбы нет.

Но это женскому уму

Вместить не хватит сил.

Он спал с тобою потому,

что я его просил.

О, мы натешились вполне,

Тебе готовя ад:

Он дал противоядье мне,

Про твой проведав яд.

Но это трюк недорогой,

Важнее есть дела:

Он для тебя достал другой,

И ты его пила.

Так, состраданье истребя,

Я отомстил жене.

Он ждет за дверью не тебя

Явился он ко мне.

Итак, готовься. Близок час.

Развязка впереди.

Теперь он, верно, слышит нас

Входи, мой друг, входи!

Ревела буря, дождь шумел

И ветер выл, как зверь,

И оба, белые как мел,

Уставились на дверь.

— Ты не учел лишь одного,

Промолвив друг, входя

(Лицо угрюмое его

Блестело от дождя).

Я вашу наблюдал войну,

Оставшись в стороне.

Я не люблю твою жену,

Но ты противен мне.

Греховно блудное житье,

Вам нет пути назад:

Противоядие мое

Усиливало яд.

За то, что я переносил

Нешуточный урон,

Я завещанье попросил

У каждой из сторон.

Условность жалкая, пустяк

И как не удружить:

Ведь ты, удачливый толстяк,

Надеялся пожить!

Да и жена твоя, любя,

Дарила мне в ответ

Все, что украла у тебя

За эти десять лет.

Сейчас я вас почти люблю,

Затем что через час

Я во владение вступлю

Всем, что украл у вас.

Я подожду, — добавил он,

Загородив проем,

Покуда, воя в унисон,

Вы сдохнете вдвоем.

Ревела буря, дождь плескал,

И друг, уже не хмур,

Глазами жадными ласкал

Ампирный гарнитур.

Он не учел лишь одного,

И в том его вина,

Что длань сильнее, чем его,

Над ним занесена,

Что я как автор не хочу

С таким мириться злом

И не позволю палачу

Вселиться в этот дом.

Я все решил. Я сделал так

И всяк меня поймет,

Что и супруга, и толстяк

Таили свой расчет.

Им был обоим ни к чему

Свидетель темных дел.

Они давали яд ему,

А он недоглядел.

Ему хватило бы вполне

Для многолетних мук

Того, что в водке и вине

Ему давал супруг,

А то, что грешная жена

Ему всыпала в чай,

Могло бы среднего слона

Угробить невзначай.

Он сам с утра не чуял ног

И лыка не вязал,

И будет их последний вздох

Синхронен. Я сказал.

Три трупа предо мной лежат.

Троим не повезло.

Я наблюдаю, горд и рад,

Наказанное зло.

Ведь я у всех — и поделом

Раскаянье исторг,

И в реве бури за окном

Мне слышится восторг!

Однако худшее из зол

Мрачит мое чело:

Я сам чего-то не учел.

Но не пойму, чего.

* * *

Поэту мужества не надо.

Поэт стоит в другом ряду.

Орфей, вернувшийся из ада,

Стыдится петь: он был в аду.

Он видел стонущие тени

Под сенью призрачных ветвей.

Он слышал их глухие пени.

Теперь он больше не Орфей.

Огнем подземного пожара

Не закален, но опален,

Одной ценой — потерей дара

За выживанье платит он.

Того, кто выжил, мир карает

Перерожденьем естества:

В нем отмирает, выгорает

Все то, чем музыка жива.

Пока кругом не пахнет серой,

Она лепечет свой пароль,

Она живет дурацкой верой

В свою особенную роль,

Еще не ведая, что отзыв

Больница, желтый дом, тюрьма,

И что она не смысл и воздух,

А крем на торте из дерьма.

Поэту мужества не надо.

Беда нас губит на корню.

Не слышит Божеского лада

Душа, одетая в броню.

Мы различим дыханье ада

В нежнейших майских облаках,

В ночной росе, в цветенье сада,

В бутонах, гроздьях, мотыльках.

* * *

Ты непременно сдохнешь, клянусь богами.

Так говорю, отбросив последний стыд.

Все платежи на свете красны долгами.

Я тебе должен, но мне не придется мстить.

Мне наплевать, что время тебя состарит,

Прежде чем сможет выпихнуть в мир иной:

Ты непременно сдохнешь. И это станет

Платой за то, что сделали вы со мной.

Ты непременно сдохнешь, пускай нескоро,

Дергаясь от удушья, пустив мочу,

Сдохнешь и ты, посмевший — но нет, ни слова.

Сдохнешь и ты, добивший — но нет, молчу.

Общая казнь, которою не отменишь,

Общая месть за весь этот сад земной.

Впрочем, и сам я сдохну. Но это мелочь

После того, что сделали вы со мной.

* * *

Человек лежит в метро,

В переходе на Тверскую.

Врач хлопочет. Намело

В пять минут толпу людскую.

Бледный мент — и тут менты

Разгоняет любопытных.

Из-за спин едва видны

Ноги в стоптанных ботинках,

И жены надрывный вой

Бьется в своды меловые.

— Помер, что ли?

— Нет, живой.

Хорошо, что мы живые.

Этот белый переход,

Где снуют чужие люди,

Так похож на страшный, тот,

Из дешевой книжки Муди,

По которому душа

(Ты как хочешь — я не верю)

Устремляется, спеша,

Словно поезд по тоннелю,

Покидая все навек,

Но в пути ещё гадая,

Что там — выход ли наверх

Или станция другая,

Где такой же меловой

Благо извести в избытке

Низкий свод над головой

И кошмар второй попытки.

Страшно, страшно нам, живым,

Стыдно этого испуга

Оттого-то норовим

Мимо, мимо, друг за друга

Хваткой мертвою, живой

Уцепившись крепко, крепко.

Что за подлость, Боже мой,