Воевода

Был, однако, в защите крепости и положительный момент. Построив свой город на каменистых уступах, жители Або так до сих пор и не смогли продолбить в скальной породе защитный ров — мост от расположенных на почти четырехметровой высоте ворот опускался на пологую насыпь, поднятую над землей на полтора человеческих роста. Поэтому подступиться с северо-востока если не к воротам, то к самим стенам не представляло особого труда.

К стоящим на скалах стенам двадцатиметровой высоты. С семиэтажный дом. Лестницы к ним не приставишь — кто же по такой полезет? Подкоп тоже не прорыть — сплошной гранит.

И в воротах — заман.

— Что скажешь, княже? — поинтересовался купец, когда они закончили обход.

— Глаза боятся, руки делают, — ответил Егор. — План уже запущен, ребята в городе, кочи у причалов. Менять что-либо поздно. Теперь остается только выполнять. Завтра Або будет наш.

Вожников все-таки нашел слабое место этого мира. И было оно отнюдь не в кривых огнестрелах, неразвитой медицине или отсутствии автомобилей. Слабое место здешних обитателей оказалось в их неспешности и неорганизованности. В том, что все планы верстались с точностью плюс-минус неделя, что дела шли в зависимости от погоды и настроения, что встречи назначались с указанием разве что желаемого месяца, да и то не всегда. Да что говорить, если на нынешних часах даже минутная стрелка отсутствовала за ненадобностью!

Вымеренные, просчитанные и согласованные действия сотен людей, раскиданных в разные места, казались здесь так же невозможны, как прыгающие улитки или музицирующий на горе рак. Ничего подобного здесь никто не ожидал и готов к этому не был.

Между тем банальная склянка — песочные часы, и согласованная точка отсчета — рассвет или закат, плюс безусловное, даже слепое послушание ватажников, поставленных во главе ударных сотен, позволяли Егору творить настоящие чудеса…

Июля 1410 года Новгород

Именитый новгородский купец Данила Ковригин сидел в жердяной сторожке возле причалов и, весело мурлыча что-то себе под нос, сносил в общий список, на отдельный лист рыхлой коричневой бумаги, цифры из толстых прошнурованных книг, зажатых между массивными резными деревянными обложками. Не красоты ради, а чтобы не трепались при перевозке с места на место и чтобы страницы не коробились.

Минувший год выдался донельзя удачным. Просто на загляденье. Самым добрым и приятным своей нежданностью событием стал набег хана Едигея на Низовскую землю. Татары зело обильно потравили хлебные поля и огороды, разорили ловы и амбары, угнали стада, разметали людишек с привычных мест, от обжитых промыслов. Посему с урожаем, с мясом и птицей на Руси было о прошлом годе тяжко. Прямо скажем — голодно. Ан струги ковригинские тут как тут: рыбка соленая, рыбка вяленая, рыбка копченая, рыбка мороженая. Давай деньгу — будешь сыт.

Голод — не тетка: растрясли низовские по зиме свои кубышечки, потекло серебро в мошну купеческую полноводными ручьями.

Ханы ныне меж собой в Орде грызутся, старшинством и саблями меряются. Им от сего никакого проку, ан купцу Даниле опять же лишнее серебро. Прииски соляные, что на Горьком море крымском[17], что в Баскунчаке Астраханском, в запустение пришли. Трудно тамошним приискам без рачительного хозяина. Работники мрут быстро, новые рабы постоянно надобны, воины для охраны, приказчики преданные. Но татарам ныне не до приисков, заняты они. Власть делят.

А как людишкам без соли?

И опять побежали струги вниз по Волге и Дону — в места, куда раньше и не хаживали, ибо своего товара с избытком хватало, в иных же местах цена вверх поползла. Ненамного, по три деньги на пуд — ан курочка по зернышку клюет и сыта бывает.

Кабы не варяги русские, что тоже соль ушкуями во все края рассылают, цена бы еще выше прыгнула. Постоянно норовят сладкий кусок из-под носа увести!

«Вот бы было хорошо, коли бы великий князь Василий очередной поход супротив Новгорода затеял, — мечтательно зажмурился купец. — Порубежье бы южное разорять начал. Руса город богатый и аккурат на его пути находится. Побил бы Василий варягов, разогнал по лесам окрестным от доходных родников — как бы это было славно! Тут уж не деньгу с пуда, тут полновесный рубль накинуть можно будет. В Орде ныне замятня, прииск соляной на Баскунчаке восстанавливать некому. Хорошо-о-о…»

Услышав шаги, он приоткрыл глаза, увидел хорошо одетую женщину и невольно приосанился, хотя и не вставая с кресла. Настроение у него было благостное, радужное. Данила даже не рассердился, что его потревожили в потаенном месте, куда он удалялся, чтобы спокойно вести трудные счетные дела: подальше от домашней суеты, от кричащих детей, вечно что-то выпрашивающей жены, от приказчиков, стряпух, юродивых, постоянно шлявшихся Христа ради вокруг его недавно сложенных каменных палат, норовя пробраться в обеденную залу. А еще лучше — к нему самому и выпросить серебряную монетку. А лучше — две. А еще лучше — горсть. А еще лучше — злата…

Ненасытное отродье! Ему на солеварнях постоянно людей не хватает, хоть плачь, а эти дармоеды жалуются, что есть нечего.