Воевода

Его осыпали насмешками и руганью, а потом под улюлюканье остальных несколько стрельцов сорвали с него святительские одежда, натянули на него сермягу, покрыли голову татарской шапкой и посадили на воз с какой-то гулящей бабой. Впрочем, вскоре о нём забыли, бросились грабить церковь. Буссов видел, как рубили на куски, чтоб досталось всем, серебряный гроб Леонтия и золотое его изображение.

Оцепив возок с Филаретом, люди Беззубцева спешно, пока не опомнились алчные союзники, отправились в обратный путь, не забыв, впрочем, пошарить в попадавшихся навстречу купеческих домах и лавках. По дороге Буссов оказывал пленному митрополиту всяческие знаки внимания, зная, что судьба переменчива. Когда Филарет был доставлен в ставку Сапеги, Конрад расторопно достал приличную сану одежду, не скупился на угощение. Он же вызвался сопровождать Филарета и в Тушино.

По мере приближения к ставке Филарет всё больше обретал осанистость и уверенность в себе. Было видно, что он уже сделал свой выбор. «Димитрий» его встретил с почётом, подошёл на благословение, пытливо поглядывая в лицо новоиспечённому «родственнику». Хотя Филарет отлично знал предыдущего Димитрия, в лице его ничего не дрогнуло, и он осенил склонённую голову самозванца своим золотым, в алмазах крестом. Обрадованный «Димитрий» приказал немедленно огласить грамоту, нарекающую митрополита Ростовского «патриархом всея Руси». Филарет не возражал, хотя и понимал всю незаконность такого наречения. В знак особой милости государь подарил ему золотой пояс. В ответ «патриарх» вручил «государю» дорогой восточный яхонт, который он успел извлечь из своего жезла до того, как переяславцы сорвали с него архиерейские одежды.

«Димитрий» представил Филарету членов своей думы, вместе с которой отныне «патриарх» должен был вершить государственные дела. Филарет и бровью не повёл, увидев, что возглавляет думу вместе с Дмитрием Трубецким не кто иной, как Михайла Глебович Салтыков, получивший некогда свою боярскую шапку из рук Бориса Годунова за арест братьев Романовых. После того как шустрый боярин привёл под руку самозванца город Орешек, где он воеводствовал, он был обласкан «цариком» и возглавил его думу. Стал боярином за верную службу и Иван Заруцкий. Здесь же толкался и Михайла Молчанов, первым затеявший игру по «воскрешению» государя. Теперь, когда новый Димитрий Иванович был в наличии, он мог больше не прятаться в Самборе, разыгрывая перед неискушёнными роль царя. Как только самозванец укрепился под Москвой, Молчанов примчался сюда, чтобы успеть к разделу пирога.

За успешное выполнение поручения по доставке Филарета «царик» щедро вознаградил Конрада Буссова, который, решив больше не искушать судьбу, не вернулся к Троице-Сергиеву монастырю, терпящему бедствия осадного положения.

«Я в своих бедах чуть жива и, конечно, больна со всеми старицами, и вперёд не чаем себе живота, с часу на час ожидаем смерти, потому что у нас в осаде шатость и измена великая. Да у нас же за грехи наши моровое поветрие: великие смертные скорби объяли всех людей: на всякий день хоронят мёртвых человек по двадцати, по тридцати и побольше, а те, которые ещё ходят, собою не владеют, все обезножили».

Из письма Ксении Годуновой — инокини Ольги своей тётке.

«Филарет был разумен; не склонился ни направо, ни налево и в истинной вере пребыл твёрд».

«Сказание» Авраамия Палицына.

Наконец настал черёд князя Дмитрия Пожарского. Он был зван в боярскую думу, где сам Василий Шуйский сообщил, что, памятуя о его заслугах, жалует князя званием воеводы и назначает командовать полком, отряжённым в помощь гарнизону Коломны.

   — Воевода коломенский Иван Пушкин просит подкрепления, — объяснил Дмитрий Шуйский, ведавший обороной Москвы. — Прослышал он от перебежчиков, что Лисовский собирается из Владимира повернуть к Коломне, а оттуда — на Рязанскую землю, чтобы перехватить обозы с хлебом, идущие на Москву. Уже сейчас в городе дороговизна, сам знаешь, а коль перекроет поляк дорогу, будет голод. Много войска дать тебе не можем: возьмёшь полк из подымных[85] людей, да ты у нас горазд воевать не числом, а уменьем!

В голосе Шуйского Пожарскому послышалась насмешка, поэтому он заметил:

   — Так «дымные», чую, в боевом деле впервые?

   — Аль заробел? — вроде как обрадовался Шуйский-младший.

Пожарский гордо вскинул голову:

   — Я никогда не робею.

   — Ишь ты! — то ли восхищаясь, то ли продолжая издеваться, воскликнул Дмитрий.

   — Знаем, знаем, что смелый. Да только и Лисовский не робкого десятка.