Войку, сын Тудора

Правда, одна близкая родственница у нее осталась — племянница. Подняв крутые, правильные дуги своих иссиня-черных бровей, княгиня бросила на нее быстрый взгляд. Княжна Роксана сидела чинно, с достоинством, опустив фамильные черные очи Палеологов над вышиванием, в котором проявляла немалое искусство, тоже — в традициях женщин их семьи. Княжна во всем вела себя, как подобало одной из дочерей древнейшего в мире императорского рода. Как будто Мария могла забыть, как уронила эта грешница родовую честь, не выйдя замуж за благородного жениха, подобранного ей венценосной тетушкой, и дала себя похитить, говоря по правде — позорно сбежала с безродным, простым сотником, чей дед, говорят, доселе пашет землю, как жалкий смерд, в каком-то убогом селе. Княгиня поджала губы, от чего ее маленький рот, миниатюрностью которого она когда-то очень гордилась, стал еще меньше. Мария, как ни была богомольна, не стала ханжой; от рождения целомудренная в поступках и помыслах, суровая дщерь знойного Феодоро, оставаясь отшельнически строгой в самой себе, умела понимать и прощать чужие заблуждения и прегрешения. Мария не осуждала уже Роксану, княгиня давно простила племянницу. Но обида — за то, что та презрела ее заботы, — оствавалась. Даже возвращение княжны не могло успокоить самолюбие тетушки; ведь Роксана очутилась в Хотине вовсе не потому, что решила принять ее покровительство, позволить Марии по-своему достойнее устроить судьбу племянницы. Роксана возвратилась по той причине, что не выдержала разлуки с низкорожденным своим похитителем. В Брашове пронесся слух, что сотник Войку, смертельно раненный, лежит в городке Сороки, и Роксана с одной служанкой, с охраной, приданной ей брашовским региментарием Германном, помчалась туда. Дорогой, однако, на них напали харцызы, еще не успевшие осадить Хотин, княжна и ее спутники едва ушли от погони, и вот она в гостях у княгини, а арбалетчики из Брашова — в четах, охранявших крепость.

В большом гостином покое под стрельчатыми высокими сводами, в прохладной полутьме собрались все дамы княжеского семейства; давно установившаяся на их совместных бдениях скорбная тишина подчеркивала строгий взлет высоких окон, торжественную неподвижность тяжелых занавесей и портьер. Дамы вышивали, пряли, вязали тонкими кипарисовыми спицами. На темном резном пюпитре лежала раскрытая книга, из которой только что читал житийные истории духовник княгини, сухой и тощий путненский иеромонах. Только изредка в уютном, несмотря на мрачность, устеленном коврами зале раздавались приказания княгини, звучавшие как кроткие советы, и обменивались несколькими словами самые молодые, непоседливые красавицы государева дома. Из этой просторной комнаты шел большой кулуар, по которому дамы, минуя взоры воинов, слонявшихся по двору, проходили прямо в домовый храм господаря, где ждали их епископ Хотинский с его златооблаченным причтом, торжественное звучание славянской речи, в которой, совсем как в Мангупе, звенели медью и бронзой тяжеловесно-витиеватые византийские обороты. Старинной, не всем понятной речи, от которой веяло запахом ладана и колокольным звоном, прерываемой лишь громовым рычанием зуброподобных отцов дьяконов и органными раскатами церковного хора.

Дамы в тот день были в сборе и трудились прилежно. Рядом с княгиней, справа, сидела за пяльцами с алой тканью любимица отца Елена, дочь от первой жены, киевской княжны. С другой стороны ловко управлялась с тихо урчащей прялкой Анна, внебрачная дочь от мещанки из Четатя Албэ, по обычаю времени выросшая при дворе, на равных правах с другими детьми; Анна была уже просватана за Войцеха Вишневецкого, молодого отпрыска богатейшей польско-украинской княжеской фамилии. Другая дочь, тоже внебрачная, красавица Мария, приехала повидать отца вместе с мужем, знатным ляхом Станиславом Самбушко, и застряла в Хотине, не желая покидать родного края в трудный для него час.

Напротив княгини сидела Роксана. А рядом с нею, потупив взор, трудилась над вязанием ослепительно прекрасная пленница князя, дочь мунтянского воеводы Раду Красивого, та самая Мария-Войкица, которую уже воспевали в песнях, называя возлюбленной Штефана. Мать мунтянской княжны, тоже Мария, поседевшая в час, когда узнала о гибели мужа, устроилась поодаль, уронив праздно руки, покрытая такой же черной накидкой, как и государыня Земли Молдавской.

Сыновей, к великой гордости Штефана, у него народилось больше, и все они в этот день находились тоже в приграничной крепости. Княжичи резвились на зеленой траве, покрывавшей малый двор между стенами и дворцом. Здесь был Александр, в народе любовно окрещенный Сандрелом, сын воеводы от его первой возлюбленной, Марушки; и второй сын, ее же, Илья; и оба отпрыска Елены Киевской — Богдан и Петр; и Янош, внебрачный сын, прижитый с женой куртянина из Лапушны. Младшие играли в «гадалку» и в бабки — точно так же, как дети простолюдинов; старшие, под надзором дюжих дядек воспитателей и учителей ратного дела, боролись, упражнялись в фехтовании, в рубке на саблях.