Воин Доброй Удачи

Эти рога не принадлежали ни армии, ни страже – и все же она знала, что слышала их раньше. Они ревели на высокой ноте и звучали достаточно долго, чтобы наполнить ее сердце холодом.

– Что случилось? – спросила она своего экзальт-капитана, который был так напряжен, что даже не заметил ее.

Он повернулся и посмотрел на нее со страхом, которого она никогда прежде не видела на его лице. Со страхом солдата, а не придворного.

– Рога… – сказал он, явно обдумывая свои слова. – Сигналы… Они принадлежат рыцарям шрайи.

Несколько ударов сердца отделили ее душу от ужаса. Поначалу все, что она могла сделать, – это смотреть в красивое лицо своего спутника. Она подумала о том, как изгибались его брови перед тем, как он достигал пика блаженства.

– Что ты такое говоришь? – наконец удалось ей выговорить.

Он посмотрел на тот небольшой кусочек неба, который они могли видеть между темными фасадами, нависшими по обе стороны от них.

– Они звучат так, словно находятся в разных частях города…

– А о чем они сигналят?

Экзальт-капитан стоял неподвижно. За его спиной она увидела еще несколько человек, слушавших те же звуки и так же пытавшихся понять, в чем дело, как и они на этой извилистой улице.

– Имхайлас! О чем они сигналят? – повторила Эсменет свой вопрос.

Он посмотрел на нее, крепко сжав губы в знак раздумья.

– Об атаке, – сказал он. – Они координируют какую-то атаку.

Броситься бегом назад – это желание просто охватило ее и швырнуло туда, откуда они пришли.

Но Имхайлас уже шагнул к ней, хватая ее за плечи, тихим и торопливым голосом умоляя остановиться и подумать.

– Дым! – услышала она собственный плач. – Из комнаты! Я видела дым на западе! Дворец, Имхайлас! Они нападают на дворец!

Но капитан уже знал об этом.

– Мы должны подумать, – твердо сказал он. – Расчет – это то, что отличает необдуманные поступки от смелых.

Еще одна пословица, которую он выучил наизусть. Ее руки буквально рвались вверх от желания выцарапать ему глаза. Какой же он дурак! Как она могла устраивать заговоры, не говоря уже о том, чтобы совокупляться, с таким дураком?

– Отпусти меня! – задохнулась она от ярости.

Он поднял руки и отступил назад. Что-то в ее тоне стерло все выражение с его лица, и к ужасу, охватившему ее, присоединилось какое-то паническое сожаление. Может быть, он решает, куда бросить свой жребий? Неужели он бросит ее? Предаст ее? Проклятия проносились в ее мыслях. Ее глупость. Судьба. Способность мужчин так легко соскальзывать с поводка женского понимания.

– Милостивый Седжу! – услышала она свой крик. – Кельмомас! Мой мальчик, Имхайлас!

Внезапно, перекрывая рев, стоящий у нее в ушах, зазвучал другой рог, который она знала по бесчисленным упражнениям – так хорошо, что казалось, будто это слово прокричали на весь мир. Общий сбор! Гвардейцы, соберитесь!

Затем Имхайлас опустился на колени на камень перед ней.

– Ваша милость! – сказал он, понизив голос. – Имперские территории подверглись нападению. Что вы прикажете делать своему рабу?

И наконец, к ней вернулся рассудок. Действовать в неведении – значит махать руками, как будто падаешь. Нужны знания. Нужно было выяснить, что делает Майтанет, и молиться, чтобы дворец смог противостоять ему.

– Беречь свою императрицу, – сказала она.

* * *

Анасуримбор Кельмомас никогда не понимал, откуда он что-либо знает. Забавно, как чувства охватывают места, за которыми не может уследить душа. Мальчик играл в своей комнате – точнее, притворялся, что играет, поскольку он был гораздо больше погружен в свои интриги и фантазии, чем в грубые игрушки, которые должны были забавлять его, – когда что-то просто позвало его на балкон, выходящий на Священные Угодья…

Туда, где, казалось, он чувствовал запах непонятно чего. Няня крикнула ему вслед, но он не обратил на нее внимания. Он огляделся и увидел гвардейцев, как всегда, толпящихся внизу, и бегающих туда-сюда рабов…

Все и вся на своих местах.

Что-то здесь не так, понял мальчик, что-то очень большое. Он повернулся, чтобы посмотреть вниз на ряд балконов справа от себя, и увидел свою старшую сестру, Телиопу, одетую в безумное платье с монетами, тяжело свисающими с каждого подола, стоящую, как птица, наклонившаяся на ветру, – ее чувства были обострены, она пыталась уловить то, чего он не мог ни слышать, ни видеть.

Платаны маячили перед ними и над ними – каждый листик был маленьким свистящим воздушным змеем, образующим мохнатые кисти, которые раскачивались и шелестели в солнечном свете. Ничего… Он ничего не слышал.

Из всех его братьев и сестер только Телиопа вызывала в его сердце хоть какую-то нежность. Кельмомас никогда не задумывался над тем, почему это могло случиться. Она почти не обращала на него внимания и обычно говорила с ним только от имени матери. Он определенно боялся ее меньше всего. И несмотря на то что она проводила много времени с матерью, нисколько ей не завидовал.

Она никогда не казалась реально существующей, эта сестра.