Воин Доброй Удачи

Кельмомас смотрел на ее выщербленный фарфоровый профиль, раздумывая, стоит ли ему окликнуть ее. Он так сильно напряг слух, что звон монет на ее платье показался ему взрывом, когда она повернулась к нему.

– Бе-беги, – сказала она без малейшей тревоги. – Найди ка-какое-нибудь место, чтобы спрятаться.

Он даже не пошевелился. Он редко принимал всерьез то, что говорила Телли, – такова была его любовь к ней. Затем он услышал их – первые слабые крики прорвались сквозь низкий рев платанов.

А еще звон и лязг оружия…

– Что происходит? – воскликнул он, но сестра уже исчезла.

«Святой дядя, – прошептал тайный голос, пока он стоял, ничего не соображая. – Он уже вернулся».

* * *

Рога рыцарей шрайи продолжали сигналить друг другу, но, как зловеще это ни звучало, они не слышали больше никаких звуков эотийской стражи, кроме первого, единственного крика. Город казался обманчиво спокойным, если не считать окон домов, набитых зеваками. Движение по переулкам и улицам шло, конечно, с большей поспешностью. Жители Момемна толпились тут и там, обмениваясь страхами и догадками и не сводя глаз с запада. Но никто не паниковал – по крайней мере, пока. Во всяком случае, город ждал, как будто это была всего лишь огромная повозка, стоявшая без дела, пока ярмо привязывали к новому мулу.

Впервые за все время Эсменет с немалым ужасом осознала всю шаткость власти, всю ту легкость, с которой можно было производить замены, пока структура оставалась неповрежденной. Когда люди целуют твое колено, так легко думать, что это ты сама, а не положение, которое ты занимаешь, была тем главным, что двигало ими. Но, переводя взгляд с одного лица на другое – старые, покрытые оспинами, нежные, – она поняла, что может, если захочет, сбросить вуаль, что ей совершенно незачем переодеваться, просто потому, что она, Эсменет, сумнийская блудница, которая прожила бурную и сложную жизнь, в буквальном смысле не существовала для них.

Какое значение имеет человек, спрятанный за ширмами паланкина, пока носильщика кормят?

В этих мыслях была какая-то обреченность, и она старалась отогнать их.

Толпа росла, как и царящие в ней возбуждение и суматоха. Чем ближе они подходили к дворцу, тем сложнее становился их путь. Большинство людей пробивались на восток, отчаянно пытаясь спастись от того, что происходило позади них. Другие – любопытные и те, у кого, как и у Эсменет, были родственники в окрестностях дворца, – прокладывали себе путь на запад.

Дважды Имхайлас останавливался, чтобы спросить у бесцельных зевак, что случилось, и дважды ему отказывались отвечать.

Этого никто не знал.

Даже сейчас, когда они мчались, уворачиваясь от столкновений и толкая друг друга, надежда все выше поднималась в ее душе. Она поймала себя на том, что думает о своих пилларских и эотийских гвардейцах, о том, какими компетентными, многочисленными и преданными они казались. В течение многих лет она жила среди них, бездумно требуя безопасности, которую они обеспечивали, но никогда по-настоящему не ценила их – до сих пор. Их отбирали вручную, отбирали со всего Среднего Севера за их отвагу и фанатизм. Они провели основную часть своей жизни, готовясь к таким событиям, напомнила она себе. Во всяком случае, они жили только ради таких событий.

Они будут защищать императорские владения, охранять дворец. Они будут охранять ее детей!

Затаив дыхание, она представила себе, как они ощетинились вдоль стен, выстроились вокруг ворот, великолепные в своих алых и золотых регалиях. Она увидела старого Вем-Митрити, стоящего высоко на каком-то парапете: его сутулые плечи были откинуты назад от гнева и негодования, обрушивая на восставших магические разрушения. Она увидела старого Нгарау, который ковылял, как морж, среди царящей везде паники – вооруженный, выкрикивающий команды. А ее мальчик – ее прекрасный мальчик! – испуганный, но еще слишком юный, чтобы не радоваться, не думать, что это какая-то славная игра.

Да! Боги не станут навлекать на нее это несчастье. Она заплатила им кровожадную дань!

Мир должен был объединиться…

Но дым поднимался все выше по мере того, как они мчались по все более шумным улицам, пока она не почувствовала, что смотрит вперед, вытянув шею. Лица убегающих становились все более замкнутыми, все более сосредоточенными. Рев – крики с переполненных крыш, с бурлящих улиц, – казалось, становился все громче и громче.

– Дворец горит! – тут же закричала одна старая карга рядом с ней. – Императрица-шлюха мертва! Мертва!

И в смятении надежды она вспомнила: боги охотились за ней и за ее детьми.

Добрая Удача отвернулась от них.

Наконец, они выбрались из узких улочек и направились к улице Процессий с ее широкими просторами.

Если бы не Имхайлас и его сила, толпа победила бы ее, не дала бы ей увидеть катастрофу собственными глазами. Он потянул ее за запястья, ругаясь и толкаясь, и она последовала за ним с болтающимися, как маятники, кукольными руками и ногами. И внезапно они, тяжело дыша, очутились в первых рядах толпы.