Воин Русского мира

Сквозь узкое, давно не мытое стекло брезжил свет пасмурного дня. Травень разглядел парковку перед магазином. УАЗа «Патриота» там уже не было. Неужели Неназываемый вылез в узкое окошко? Травень бросил взгляд на грязный подоконник, потом — на растерянную физиономию Терапевта и, наконец, на Яночку.

Откуда ж что и берется, когда женщина приходит в ярость! Какова бестия! Только что увядала, а теперь снова распустилась, благоухает лепестками розовеющих щечек, очи увлажнились, губы трепещут. Нет, Терапевт не дурак! Уж и запотевшие очки снял, и оружие отставил на сторону. Неловко растопырив руки, он пытался поймать Яночку в объятия, а та, осыпая его обидными насмешками, пятилась за стеллажи. Эх, какими ж обидными словами она пуляла в него! И сынком, и приживалом, и проходимцем обзывала. А он, будто ссохся, голову между плеч свесил, готовый к тумакам, но не уходил, не огрызался и не замахнулся на неё ни разу.

Они вовсе не замечали Сашку, и он смог спокойно проверить и подсчитать содержимое обеих сумок Неназываемого. Так и есть: противопехотные мины — ПОМ-2, ПОМ-50, лепестки, растяжки. Всё переложено старым тряпьем и мятыми газетами. А вот и плата за «товар». Травень поворошил пальцем пачку розовых купюр евровалюты, которую Терапевт оставил на подоконнике. Не дорого торгуют. Наверное, каналы налажены, оборот хороший.

Пока «молодые» ругаются, взять бы эти сумки, вывезти «товар» в поле да подорвать. Травень исподволь посматривал на Терапевта. Нет, пока не стоит. Лучше потихоньку застегнуть сумки и придать всему натюрморту первозданный вид. В подсобке стало так тихо, что звук застегиваемых молний казался громче автоматных очередей. Травень поднял голову. Оба, Терапевт и Яночка, стояли обнявшись в проеме двери. Так-то лучше. Значит, драки не будет.

— Останься, а? — устало проговорила Яночка.

— Я останусь, когда кончится война.

— Война кончится, когда тебя убьют…

— Может, и так…

— А я старая уже. Покоя хочу. Пожалей!

— Я жалею. Ты не старая совсем.

— Останься.

Их щеки соприкасались. На миг Травню показалось, что Терапевт плачет — глаза его увлажнились, лицо обрело выражение неизбывной, детской обиды. Пожалуй, Яночка действительно старше своего сердечного дружка лет на десять.

— Нет! — Терапевт решительно схватил АКМ, споткнулся взглядом о Травня. Глаза мигом сделались сухими, и он поспешно прикрыл их зеркальными очками.

— Тогда я пойду к Землекопам. Там буду працувати! — взревела Яночка. — От Вестник мине по блату трудоустроит к самом господину Лихоте в горничные. Или вон хоть он…

— А где он, кстати? Где… э… Вестник? — вставил Травень. — У меня до него дело.

— Та в эту ж дверь вытек! — Яночка пинком распахнула дверь у себя за спиной.

В подсобку ринулся весенний сквозняк, напитанный ароматами оттаявшего чернозема.

— …а этот замолвит за меня словечко, — продолжала Яночка, указывая на Травня. — Или хоть приласкает. Он мужик красивый, не старый ещё. По годам мне больше тебя подходит, сынка.

Она замахнулась на Терапевта. Тот отшатнулся. Тогда она ухватилась за ремень автомата, который он ещё не успел надеть на шею, дернула из всех сил. Сильная женщина, ловкая, счастлив тот, кому такая достанется. Терапевт исчез из подсобки вместе со своим автоматом. Но не «вытек», как незадолго до него Неназываемый, а с громким стуком и матюками грянулся в черную грязь. Хорошо, хоть не на проезжую часть, а на задворки магазина — не так стыдно.

— Пошел вон! — что есть мочи крикнула Яночка. — Воюй!

Травню удалось без потери достоинства проскочить мимо неё наружу.

— Темпераментная у тебя подруга, — усмехнулся Сашка, когда дверь подсобки с громким стуком захлопнулась за ним.

— То ж Яночка! — подтвердил Терапевт. — Теперь и вправду к Пастухам подастся.

— К пастухам?! А ты-то не пастух?

Теперь у Сашки появилась возможность рассмотреть своё отражение в зеркальных очках Терапевта. Действительно — не старый ещё. Рожа наглая, куда хочешь такую засунь.

— Я — Землекоп. Хиба ни бачишь?

— Черт вас не разберет! — пробормотал Травень.

— Не-а, не разбирае! — Губы Терапевта под зеркальными стеклами растянулись в улыбку.

Он ушел, смачно замешивая берцами черную грязюку, а Сашка решился вернуться в подсобку. Преодолев три высокие ступени кое-как сваренной лесенки, он потихоньку открыл дверь. Яночка стояла возле немытого оконца. Тихо подскуливая, она мяла в пухлых ладошках розовые купюры.

— А у тебя в подсобке ружейной смазкой воняет, — со всей возможной задушевностью проговорил Травень.

— Ты ежели шо, не убивай его, Сашко. Пожалей его, ежели шо. Молода ещё детина да так уж крепко умеет приобнять. А я-то, старая потаскуха, с таким молодым снастаюсь. И грешно мне, и стыдно.

Она снова увяла. Влажные от слез щеки повисли выцветшими лоскутами, глаза обузились, губы иссохли.

— Мне надо до хаты Ивана. — Травень осторожно прикоснулся к её плечу.

— Ступай до них. Да, — она встрепенулась. — Только не пугайся. Там разор, голод, беда.

— Я не из пугливых.

— Та я знаю. А за Данилку запомни, ежели шо…

* * *