Воин Русского мира

Едва приехал — сразу дел навалилось невпроворот. И бухую тещу Ивана Половинки привести в божеский вид, и для детей его еды добыть. Да и самих детей как-то разыскать. Из троих одна лишь его тезка — Шуратка дома, при запойной бабушке оказалась. Остальные — ищи-свищи. Шурка только фотографии брата и сестры ему смогла дать, чтобы опознать при встрече.

На кладбище добирались через весь город. В Пустополье мостовые никудышные — ямы да колдобины, не разгонишься. Травень успевал смотреть по сторонам. Вроде всё, как обычно. Скверы уже освободились от снега. Муниципальные рабочие в оранжевых куртках готовили клумбы для высадки первых цветов. В начале проспекта имени Карла Маркса бронзовый Ильич так же, как в прежние времена, простирал десницу на запад. На площади Пушкина стенд перед драмтеатром пестрел свежими афишами.

Совсем другой вид имела площадь Льва Толстого. Здесь разрушения оказались значительными. Несколько пятиэтажек превратились в горы мусора. Руины старые — запах пожарища давно выветрился. В сохранившихся частях многоподъездных пятиэтажек по-прежнему жили люди.

Травень вел «туарег» от ямы к яме. Шуратка, вцепившись обеими ручками в торпеду, сидела рядом, глазела в окошко с удручающим равнодушием. Девочка привыкла к виду руин.

Когда они пересекали западную окраину, стали попадаться свежие разрушения — последствия попаданий ракет класса «земля — земля». Шурка со знанием дела комментировала проплывавшие за окном «туарега» картинки. Девчонка знала все типы ракет. По виду руин могла оценить мощность заряда.

Травень хотел остановиться, купить хоть чекушку. На кладбище едут — надо же помянуть Половинок, но за разговорами и разглядываем разрушений совсем позабыл о своем намерении.

— Теперь чаще минами пуляют. Наверное, ракеты закончились пока, — щебетала девчонка.

А Сашка ерзал на водительском сиденье и жаждал, и не решался задать главный вопрос: знает ли она, Александра Половинка, кто убил её отца? Может быть, мать упоминала об этом или Виктория?.. Травень посматривал на шураткины косы. В светлые локоны по стародавней моде были вплетены атласные синие ленты. Да и как решиться расспрашивать об убийствах у такой вот, словно сошедшей со страниц советской книжки про счастливую жизнь школьников, девчонки?

— А косички-то тебе кто плетет? — брякнул Сашка.

— Вичка раз в неделю приходит. Моет мне голову и плетет косы. А Петька не приходит. Бомжует. Наверное, вшей развел! У меня вшей нет. Честное слово! Вичка каждую неделю проверяет.

— Ничего. Сейчас мы мамку с папкой помянем, и тогда станет жизнь меняться…

— Хуже уже не надо. Мы как-то приспособились…

Сказанул так сказанул! Сашка в страхе глянул на девчонку — не плачет ли? Но глаза Шуратки оставались сухими.

* * *

На кладбище стало не до поминок. Слишком уж оно разрослось, слишком много свежих могил, слишком много знакомых фамилий на обелисках и крестах. Поминать всех чохом — всё равно, что хоронить в братской могиле. Уделить время каждому — невозможно, надо заботиться о живых.

Беспокоила, точила мысль о Витьке Середенко и Терапевте. Травень смотрел на обелиски, читал таблички, окруженные пластмассовыми венками. Иващенко — двое, муж и жена, совсем молодые. Рядом коротенький холмик — Маруся Высокова. Девочка. На этой могиле только свежие цветы, подвять ещё не успели. Следующее захоронение — сразу трое. У всех одна фамилия — Косолаповы, отец, мать и сын.

— Всех одним разом, — проговорила Шуратка. — Ракета прилетела. Терапевта семья.

— Терапевта?!

— Та да. Терапевт — Данька Косолапов. Дяди Левы Косолапова сын, — пояснила девочка. — Он на доктора выучился. Лечит.

— Лечит?

— Раньше лечил. Теперь воюет. Мстит. Но у него и девушка есть… была в Лисичановке. Потом к Пастухам подалась. Говорят, бросила Даньку, или от голода. Я точно не знаю.

Сашка потер ладонями лицо. Отчего так сводит скулы? Плакать хочется или…

Шуратка привстала, схватила его за локти, потянула вниз руки, заставила отвести ладони от лица, глянула внимательно, проговорила ласково:

— Не волнуйся, дядя Саша! Данька и наша Вичка — одна команда. Данька её слушается.

— Они любовники? — заволновался Травень, но девочка не сводила с него синих, опушенных густыми ресницами глаз, и он опамятовался. — То есть, я хотел сказать, дружат они?

— Не, — улыбнулась Шуратка. — Данила теперь ни с кем не дружит. На площади Льва Толстого полуразрушенная пятиэтажка. Помнишь, мы с тобой мимо проезжали?.. Так там была их квартира. С тех пор Данька стал Терапевтом и, говорят, пленных пытает. Он сумасшедший, но не злой…

Девочка примолкла, уставилась на него, словно пытаясь угадать: стоит ли рассказывать дальше или пора остановиться.

— Ты говори… — Травень никак не решался её обнять, а хотелось. Ему всё казалось: девчонка мерзнет, а может, и боится чего. Но Шуратка смотрела на него сухими глазами и тянула в сторону, к могилам родителей. Рассказывала на ходу:

— Вичка дружит со Стасом Реем.

— Это кто такой? Не местный?

— Нет. Он твой земляк.

— Значит, местный?

— С Москвы. Богатый и не жадный. Дарит Вичке подарки: духи дорогие, одежду.

— А тебе?

— И мне.