Война

Артем смотрел тогда на идущего человека и ждал: вот сейчас, еще один шаг и — взрыв, смерть, боль. Он замер, не отрывая глаз, и смотрел на шагающую фигуру, боясь пропустить момент взрыва, момент апогея человеческого страдания. Пред отвратить смерть этого человека Артему не удалось бы при всем желании, но и равнодушно отвернуться он тоже не мог. Ему оставалось только смотреть и ждать.

Артем так и не дождался — бэтээр повернул за угол, и идущий скрылся из виду.

Потом, уже в мирной жизни — и через год, и через два — эта картина ему неоднократно снилась: как посреди войны человек шагает по минному полю, спеша куда–то по своим делам. Одинокая фигурка. И странное дело, эта картина всегда представала перед ним в черном цвете. Тогда было лето, солнце заливало зеленую землю с ярко–голубого неба, мир был полон красок, жизни, света, пения птиц, запахов леса и травы. Но ничего этого Артем не запомнил: ни сочной зеленой травы, ни синего неба, ни белого солнца. В память врезалась только черная фигурка на черном поле в черной Чечне. И черное ожидание — сейчас подорвется…

«Интересно, запомню ли я эти краски? — подумал Артем. — Или в памяти опять останутся только холод, грязь и пустота в желудке?» Ему вдруг стало тоскливо. Тоскливо от того, что этот красивый день он проведет, подыхая с голодухи в вонючем болоте.

В камышах проснулись утки, закрякали, завозились в воде. «Подстрелить бы одну, вот был бы завтрак. Комбат, сука, — ни обеда, ни ужина, ни завтрака. Вот уж точно: завтрак — на обед, обед — на ужин, а ужин нам на хрен не нужен».

На бугорок вышел Ситников, встал рядом с Артемом, постоял немного, щурясь на солнце и из–под ладони оглядывая село. Потом отломил ветку боярышника, стряхнул с нее воду. Вместе с каплями на землю грузно упали несколько тяжелых крупных мороженых ягод, гроздьями висевших на ветке. Ситников задумчиво посмотрел на них, затем, не торопясь, словно стесняясь того, что ему, офицеру, тоже хочется есть, стал обрывать ягоды по одной и закидывать их в рот.

Артем подошел к нему, тоже сорвал с куста одну ягоду, прижал губами. Терпкий, сладковатый сок мороженого боярышника наполнил рот. Это было гораздо вкуснее мутного варева. Артем сглотнул. Ягода одиноко, ему даже показалось — гулко — упала в пустой желудок, закатилась между складками. Он отчетливо почувствовал ее, одну в пустом желудке, холодную, невероятно вкусную, сочную. Артем сорвал вторую, третью, потом закинул автомат на плечо и стал рвать их гроздьями, не обращая внимания на холодные ветки с острыми длинными колючками, ломая кусты и видя только эти ягоды.

Через некоторое время к ним присоединился кто–то из пехоты. Сначала один, потом другой. Потом весь взвод потихоньку перетек от костерка к кустам, растянулся цепочкой вдоль пригорка.

Они паслись как лоси, губами срывая ягоды с веток, фыркая и отгоняя потревоженную прошлогоднюю паутину болтанием головы. Они больше не были солдатами, они забыли про войну, их автоматы валялись на земле, им очень хотелось есть, и они рвали губами эти холодные вкусные ягоды, переходя от одного пастбища к другому, оставляя после себя пустые обглоданные ветки, чувствуя, как наполняются желудки, как после мертвой ночи в их тела вместе с ягодами вливается жизнь, как теплеет и ускоряется кровь в жилах.

Зубы почернели, язык щипало от кислоты, но они рвали и рвали боярышник, торопясь, боясь, что не успеют съесть все, что им что–то помешает, глотали ягоды целиком, не пережевывая, — в любом случае этого мало, не насытишься.

Паслись долго, пока не обглодали все кусты. Потом, усталые, вновь собрались возле костерка и молча закурили, переваривая эту малокалорийную пищу.

Над головой, шурша в воздухе крыльями, пролетела утка. Низко, метрах в десяти. Артем сорвал автомат, хотел выстрелить, но запутался в ремне. Пока копался, утка улетела.

— Зараза! Упустил! Сука!

— Не мучайся, все равно не попал бы. — Петрович разгладил усы, хитровато прищурился. На его лице появилось выражение рассказывающего байки охотника. — Я вчера тоже стрелял. Вот так вот летели, низко–низко, даже еще ниже, чем эта. — Петрович показал рукой, как летели утки. — Весь магазин выпустил. Один черт, не попал. Они на вид–то жирные, а бьешь–бьешь — все в перья. Вот если бы дробью, тогда да.

— Да, утку сейчас неплохо бы, конечно. Сутки уже здесь. Без еды, без воды. Когда ж нас сменят–то? — Игорь вопросительно глянул на Артема. — Со штабом разговаривал? Чего комбат говорит?

— Ничего не говорит. Может, к вечеру и сменят. Хотя на ночь глядя… Вряд ли. Скорее, завтра с утра.

— Угу. Значит, еще сутки здесь. Хоть бы воды прислал, что ли.