Война

Комбата в батальоне не любили. Солдат он скотинил, разговаривал с ними высокомерно и при помощи кулаков, считая их за пушечное мясо, алкашню и дебилов. «Глупый хер» было его любимым выражением. По–другому он к своей пехоте никогда не обращался. «Эй, ты! Глупый хер! А ну бегом сюда!». И в морду — на! Солдаты отвечали ему взаимной ненавистью, и эта кличка, Глупый Хер, намертво прилипла к комбату.

Семерка стала разворачиваться на бугорке, занимать позиции. Комбат, коротко поговорив о чем–то с Ситниковым, повернулся и пошел к пехоте. Его квадратная приземистая фигура исчезла в кустах. Ситников направился к своей машине.

Артем с Вентусом поднялись, подождали его. Не останавливаясь, он прошел мимо, кинул на ходу:

— Все, собирайтесь, домой едем, нас меняют. — Ситников начал снимать с машины «шмели». — Забирайте все, эта броня здесь останется, поедем на комбатовской.

Они перетащили барахло. На броне уже сидели двое разведчиков, сопровождавших комбата во всех его поездках, — Денис и Антоха. Комбатовское высокомерие, как чахотка, передалось и им, и они не помогли закинуть «шмели» на броню, не подали руки. Лишь, покуривая, скучали в ожидании босса, разглядывали болото.

Комбат подошел через несколько минут, запрыгнул на бэтээр, свесил ноги в командирский люк:

— Поехали.

Бэтээр тронулся, сполз с бугорка. За ним, ломая кусты, с позиций стали выходить машины «девятки», разворачиваться на колею, домой. Их места уже занимала «семерка».

Комбат не стал дожидаться пехоту:

— Обороты, обороты! Газу прибавь.

Машина пошла быстрее. Почувствовался ветер. Артема сразу проняла дрожь — слишком промерз он за эти сутки, слишком сырым был бушлат и слишком пустым желудок. Но настроение было приподнятым. Наконец–то они уезжают с этого проклятущего болота, наконец–то едут домой! И хоть домом для них была жидкая, вечно грязная землянка, зато там есть печка, там батальон, там можно не ждать всю ночь удара в спину из леса. Там можно расслабиться, просушить сапоги и поесть полупустой, недоваренной, несоленой вкуснейшей горячей сечки. Там можно будет наконец–то скинуть броник и разогнуть спину. Там можно спать на нарах! Не на земле под дождем, не в ледяном бэтээре, а на нарах и в спальнике! Это же такое блаженство! Это надо прочувствовать своей шкурой, своим отмороженным мочевым пузырем и отдавленными о броню плечами. В землянке обжито, уже вторую неделю они стоят на одном месте и сумели наладить свой маленький быт. Вторую неделю в покое — как это много, нереально много для солдата…

Их бэтээр прошел сквозь лесок, обогнул огромную лужу, посреди которой, как остров, торчал трактор, ушедший по самую кабину в жижу.

Артем сидел, привалившись к башне, а ноги вытянув на силовую, и бездумно провожал взглядом уходящее в прошлое болото. За спиной, на башне, устроился Вентус. Голенище его сапога терло Артему шею, но он не отодвинулся, не пошевелился.

Он ни о чем не думал. В последнее время у него выработалась эта способность — ни о чем не думать.

Артем заметил это случайно, как–то глянув в глаза солдат, трясущихся на броне. Его поразил тогда их взгляд — ни на чем не фокусирующийся, не вылавливающий из окружающей среды отдельные предметы, пропускающий все через себя, не профильтровывая. Абсолютно пустой. И в то же время невероятно наполненный — все истины мира читаются в солдатских глазах, направленных внутрь себя; им все понятно, все ясно и так глубоко наплевать на все, что от этого становится страшно. Хочется растрясти, растолкать: «Мужик, проснись, очухайся!» Мазнет по лицу, не останавливая взгляда, не скажет ни слова и вновь отвернется, обнимая автомат, вечно находясь в режиме ожидания, все видя, слыша, но не анализируя и включаясь только на взрыв или промелькнувший трассер.

Мертвые глаза философа, они не смотрят, они просто открыты, и из них наружу льется истина.

Выползли окраинные дома Алхан — Юрта. Их бугорок, на котором они прожили один из своих нескончаемых дней войны, теперь остался левее и сзади.

Черт, какими все–таки длинными могут быть сутки! Всего лишь одни сутки, может, чуть больше, провели солдаты на болоте, но они заслонили собой половину жизни, такими были долгими, нестерпимо бесконечными. И вспомнить, что было раньше, в той, мирной, жизни, теперь было сложно. Та жизнь заплыла, затерлась болотом, которое по все тому же непонятному логическому закону вдруг стало очень важным, настолько важным, что кажется, все самые значимые события произошли здесь, на этом болоте, где Артем провел половину жизни, растянув минуты в года, забив этими минутами память и заслонив ими все второстепенное и несущественное.

Из леска, укрывающего бугорок, вылетел трассер, неслышно прочертил красным пунктиром невысоко над ними и пропал в лесу. Все, задрав головы, проводили его взглядами, потом пере глянулись, соображая, что это значит.

— Пехота, что ли, дурака валяет?

— Полудурки, не настрелялись еще.

Точка выстрела была примерно в том месте, где должна была стоять одна из машин «семерки». «По воронам со скуки лупят», — решил Артем. Сложив ладони рупором, он заорал в сторону леска: