Война

Артем присел рядом с ним, стянул сапоги, поставил их поближе к жару. Мокрая кирза запарила. Тепло от костра приятно согревало прозябшее насквозь тело. Артем вытянул к костру ноги, пошевелил пальцами, наслаждаясь огнем.

Термосок пыхнул в лицо парком. От запахов у Артема закружилась голова, в животе заурчало. Он вспомнил, что в последний раз по–человечески ел вчера утром, и от этой мысли почувствовал резкий голод.

Втянув воздух ноздрями, Артем картинно шмыгнул носом и, придуриваясь, улыбнулся по–клоунски:

— А чего, мужики. Как бы это подипломатичней спросить. Пожрать есть чего- нибудь?

Никто не ожил, не улыбнулся. Кто–то, упершийся подбородком в колени, не поднимая головы, ответил:

— Настой из боярышника. Сейчас закипит.

— Все?

— Все.

— А-а. А вода откуда?

— Из болота.

— Она ж тухлая. Таблетку–то обеззараживающую хоть кинули?

— А толку? Ее четыре часа выдерживать надо. С голоду сдохнешь.

Таблетками этими, которые им клали в сухпайки, солдаты почти никогда не пользовались. Так, когда было время и много воды. В основном ее пили сырую — из канав, луж или местных речушек. И, странное дело, никто не заболевал, хотя с каждым глотком они втягивали в себя годовую норму болезнетворных микробов. Не до этого было. Организм в экстремальной ситуации нацелен только на одно — выжить и на всякие мелочи типа брюшного тифа просто не обращает внимания. Пустые желудки переваривали кишечные палочки, как попкорн, высасывая из них все до последней калории.

Они могли спать зимой в мокрой одежде на камнях, за ночь примерзая к ним волосами, и хоть бы кто кашлянул.

Болезни начнутся потом, дома. Выйдет страх ночными криками и бессонницей, спадет напряжение, и полезет из них война наружу чирьями, вечной простудой, депрессией и временной импотенцией, полгода будут еще отхаркиваться солярной копотью.

Термосок закипел, забулькал. Петрович, сорокалетний контрактник, руководивший варкой, подцепил его веточкой, обжигаясь и одергивая руки, поставил на землю, и той же веточкой помешал настой.

— Готово. Давайте котлы.

Протянули котелки. Петрович разлил в них мутную пахучую жидкость, протянул термосок сидящему рядом солдатику:

— Иди, зачерпни еще воды. И боярышника принеси.

Котелков было мало, и их пустили по кругу. Когда подошла его очередь, Артем сжал ладонями горячий закопченный «котел», вдохнул опьяняющий аромат теплой пищи, и, поняв, что если сейчас же не насытит чем–нибудь желудок, то умрет на месте, глотнул.

Горячее варево теплом прокатилось по пищеводу, тяжело провалилось в живот. И тут же Артема замутило — для голодного желудка настой оказался чересчур крепким.

— Фу, дрянь–то какая, — он отодвинул котелок, недоверчиво глянул на него, — а пахнет приятно…

Снова понюхал, глотнул еще раз.

— Нет, на пустой желудок это пить нельзя, вырвет. Слишком жесткое пойло.

После горячего есть захотелось совершенно нестерпимо. Артем поднялся:

— Пойду пройдусь. Может, у кого еще пожрать чего осталось.

На него никто не обратил внимания. Пехота припала к котелкам и, закатив глаза, хлебала горячее.

Артем спустился с бугорка. Около трубы тоже никого не было, солдаты разбрелись по бугорку, сбились в кучки вокруг костров, грелись. Брошенный пулемет одиноко пялился в небо. Артем огляделся.

Слева из кустов поднимался еще один дымок. На берегу болота сидели пулеметчик и его второй номер, вроде знакомый. Покосились на Артема, негостеприимно отвернулись — он явно был лишним. На углях стоял котелок, источавший все–тот же аромат боярышника.

— Здорово, мужики. Чего варите?

— Боярышник.

— Вода из болота?

— Угу.

— Понятно. А больше пожрать нет ничего?

— Нет. — Пулеметчик вытащил из–за голенища грязную ложку с присохшими к ней кусочками то ли каши, то ли глины, помешал в котелке, давая понять, что разговор закончен. По поверхности отвара разошлись маслянистые пятна. Пулеметчик оглядел парящую ложку на свет, грязными пальцами отковырнул от нее пару размокших комков и бросил их в рот.

День начинался ясный. На небе показалось солнце, осветило долину. В Алхан — Кале засверкали оставшимися стеклами дома, болотце под веселыми солнечными лучами приобрело живописный вид, заблестело водой. В низине запестрела пожухлая зелень. Артем остановился на опушке, разглядывая низину, село. «Хорошо, — подумал он, — красиво. А ведь где- то там «чехи». Где–то там война, смерть. Притаилась, сука, спряталась под солнцем. Ждет. Нас ждет. Выжидает, когда мы расслабимся, а потом прыгнет. Ей без нас плохо, без крови нашей, без наших жизней. Насыщается она нами. Как жрать–то хочется».

Глядя на эту красоту, Артем вдруг вспомнил, что когда–то, еще на той войне, видел человека, идущего через поле. Он шел один, без оружия, сам по себе. Это было так нелепо — они никогда не ходили по одному, только группами и лучше под прикрытием брони. А уж тем более через поле, где под ногами битком набито всякой взрывающейся дряни.