Война

— Ну, идите-ка сюда! — сказал он бодро. Он провел нас в невысокое строение. Там плотными рядами лежали раненые. Я остановился между двумя. Тот, что слева, лежал, укрывшись одеялом с головой. Тот, что справа, бледный, мутно поглядел на меня. Я лег на правый бок и осторожно перевернулся на спину. Санитар принес одеяло и укрыл меня.

— Ещё что-нибудь нужно?

— Нет, спасибо.

Рассвет в окне беспокоил меня. Шерстяное одеяло терло голые места. Я закрыл глаза. Но сон не шел. События этой ночи одно за другим вставали у меня перед глазами — резко и без взаимосвязи: дорога, на которую мы наконец вышли; люди — они шли в атаку и падали; Эйлиц — в чьей смерти был повинен я — на земле в лесу; это помещение, где я лежал теперь; одеяло… Человек справа от меня тяжело, прерывисто дышал. Это меня мучило. Я покосился на него. Он пошевелил коленом под одеялом. Я снова закрыл глаза и подумал: «Верно, я устал!»

И уснул.

Я очнулся. Кто-то спрашивал меня, не могу ли я встать. В ногах у меня стоял санитар и смотрел на меня сверху вниз.

— Могу, — сказал я и приподнялся.

Он показал на стол справа в глубине комнаты.

— Там завтрак, — сказал он.

Я встал и как-то странно легко пошел туда.

За столом сидело несколько человек — все грязные, бледные. Я сел на табурет. Некоторые переговаривались между собой. Их разговор раздражал меня.

Перед нами поставили кружки с горячим, жидким кофе… И к нему — ломоть хлеба. Я был голоден, но кусок не лез мне в горло. Я вскоре встал. На стене висело зеркало. Я робко взглянул в него и испугался. Я увидел белое пятно и на нем два темных глаза.

Вечером меня погрузили в санитарную машину. Для этого мне пришлось лечь на носилки, и меня укрыли тонким одеялом. Затем носилки подняли и задвинули наверх в темный кузов машины. Подо мной уже лежали двое. Потом справа от меня задвинули еще носилки с человеком. Задний борт машины захлопнули и заперли. Сквозь щель пробивался тусклый свет.

Завели мотор. Он затарахтел. Впереди сели в кабину. Машина резко взяла с места и покатила, гудя мотором и раскачиваясь. Туго натянутое полотнище носилок подбросило меня вверх, и я тяжело плюхнулся раненой рукой на брусья носилок. И тут же меня снова подбросило. Как видно, дорога была сильно разбита. Хоть бы рессоры не были такими упругими! Меня мотало из стороны в сторону. Я попытался упереться свободной рукой в потолок.

Для этого надо было напрячься, и стало еще больнее. Перевернуться на бок я не мог — пришлось бы тогда лечь на здоровую руку и нечем было бы держаться. Меня продолжало мотать и подбрасывать, и я, смирившись, закрыл глаза. Вдруг мне показалось, что я могу упасть. Под тонким одеялом было холодно. Я ощущал свои пузыри, как гусиную кожу. Машина повернула — раз, другой, потом снова пошла прямо. Громыхали повозки. Мимо шли, увязая в грязи, колонны пехотинцев. Началась тряска — пошла мощеная дорога.

Остановились. Голоса. Загремел замок, и откинулся задний борт. Дневной свет. Нижние носилки вытащили. Меня пробирал озноб.

Мои носилки тоже вытащили. Я увидел дом. Небо, хотя и хмурое, слепило глаза. Меня понесли ногами вперед вверх по лестнице. Это меня немного развеселило. Внесли в большую, светлую комнату с кроватями.

Медицинская сестра улыбалась мне сверху вниз:

— Можете сами встать?

Я откинул одеяло и поднялся. Она повела меня к белой постели. Я расстегнул мундир — там, где он был еще застегнут. Потом снял сапоги; они были очень грязные, все в глине. Мне стало совестно, и я быстро залез под одеяло.

— Там, на передовой, было совсем плохо?

— Нет… впрочем, пожалуй, да.

Она улыбнулась и отошла, к другому, которого только что внесли.

Холод пробирал меня до костей. Снова вернулся страх. И тупая, тягучая тоска, обволакивающая сознание, как пелена. Мои пузыри раздувались все больше и больше.

Через некоторое время тоска отпустила. Рядом на кровати справа раненый стонал, раскачиваясь из стороны в сторону. У него было круглое, красное лицо. К нему подошла сестра.

— Мы скоро протрем вам еще раз спину эфиром. А сейчас, если вам хочется, можно поесть.

Она пощупала ему лоб. Потом обернулась ко мне:

— Боли есть?

— Нет, только голод! — Мне вдруг стало очень весело.

На следующий день меня снова погрузили в машину и отвезли на вокзал, а там перенесли на носилках в низкий вагон с множеством маленьких окон.

Поезд тронулся. Каждый стук колес отдавался в моей ране. И снова пришел страх и жуткая, тягучая тоска.

Сколько дней мы ехали, я не знаю. Иногда я вставал просто для того, чтобы меньше бередило рану. Я попросил разрешения одну ночь провести сидя. Но сестра не разрешила, да я бы и не смог. У меня поднялась температура, и я часто выходил по нужде. Мне казалось, что сестра озабочена моим состоянием. Жуткое чувство тупой, тягучей тоски неумолимо возвращалось снова и снова. Тело чесалось. Должно быть, вши. Но что можно было с этим поделать? Я думал в отчаянии: неужели это ощущение будет теперь возвращаться всегда, и я так и не избавлюсь от него? Но оно проходило, и я снова чувствовал себя счастливым.

Ночь. Наш поезд остановился. Я уже не следил за остановками.