Война

Вошли санитары и подняли мои носилки. Они выносили меня осторожно, но я боялся. Понесли через рельсы. Когда они спотыкались, было нестерпимо больно. Подошли к большому строению, похожему на склад. Прошли, вдоль него. Что они будут со мной делать? Поднялись по ступенькам. Белые коридоры.

— Сюда! — услышал я голос какой-то старой женщины. Она стояла в дверях, сложив руки на животе, и добрым взглядом смотрела на меня из-под белого, накрахмаленного чепца.

Меня внесли в палату с двумя рядами кроватей. Монашенка заботливо помогла мне встать. Я дрожал всем телом. Зубы стучали.

— У меня вши, — сказал я с отчаянием.

— Мы быстро от них избавимся, — улыбнулась она. — Они не любят, где чисто.

Она уложила меня в постель и накрыла. Меня трясло, и я не мог унять дрожь.

Монашенка принесла таз, спустила мои ноги с кровати и начала мыть их теплой водой.

— У вас жар? — спросила она. Говор у нее был немножко в нос, но голос приятный.

— Да, мне кажется, — произнес я, заикаясь.

— Мы сейчас же покажем вас врачу. У нас очень хороший врач. Он работает без устали с утра и до ночи.

Она уложила мои ноги под одеяло.

Санитар прикатил плоскую тележку на резиновом ходу. Я должен был взгромоздиться на нее. Он ввез меня в тесное помещение. Зажужжало, и мы поехали вниз.

Санитар вкатил меня в палату, где были раковины и много инструментов, посадил на стол, обтянутый белым материалом, и снял с меня рубашку. На бедра он накинул простыню, чтобы я не сидел совсем нагишом. Затем снял повязку с груди и плеча. Я дрожал, у меня стучали зубы.

— Рана нагноилась!

Кто-то беспокойно ходил за моей спиной взад и вперед, потом остановился и, видимо, наблюдал за мной. Это не мог быть врач. Этот человек был испуган. Он снова стал ходить взад и вперед, снова остановился и снова сделал несколько шагов, страшно чем-то обеспокоенный. Мои зубы отчаянно стучали. Хоть бы уж он не наблюдал за мной!

Санитар смотал повязку и бросил ее в ведро. Она промокла почти насквозь. Неужто все это гной?

Дверь резко отворилась.

— Доктор Занд!

— Линдкамп, — тихо произнес низкий, глухой голос.

— Вы не ранены, господин капитан?

— Нет, я болен.

— Но у вас нет направления из полевого госпиталя.

— Меня сюда не направляли.

— В таком случае мы не имеем права принять вас, господин капитан.

У меня совсем замерзла грудь и спина.

— Что же мне делать, — пробормотал капитан.

— Мы можем оставить вас здесь, но лишь до тех пор, пока ваша кровать не потребуется другому. Кроме того, мы должны доложить об этом.

— Это ваша обязанность, — пробормотал капитан.

Быстрые шаги в мою сторону. Человек в белом халате еще молод.

— Что у вас? Где инструменты, сестра?

Сзади меня загремели инструментами. Я невольно сжался в комок.

— Сильно болело?

— Нет, господин доктор, — ответил я, запинаясь.

В дверь вошел кто-то еще.

Рану промыли ваткой, смоченной чем-то холодным. Я пытался взять себя в руки и перестать дрожать. Но зубы опять застучали. Даже с этим мне уже не справиться! Я начал судорожно плакать. Меня бил озноб.

— Теперь быстро перевязать и в постель! — сказал врач и положил на мою рану что-то широкое и мягкое.

Санитар обмотал мне грудь широким бинтом, шепнув при этом:

— Не бойтесь!

Он повез меня в коридор. Какой-то невысокого роста офицер смотрел на меня с состраданием. Я не мог видеть, какие знаки различия у него на погонах, но догадывался, что это был капитан.

— Вам очень больно?

— Нет, господин капитан… Мне только холодно… — Я едва мог говорить, так меня трясло.

Он посмотрел в сторону и неожиданно смущенно поклонился:

— Линдкамп.

«Боже милостивый, — подумал я, — он принимает меня за офицера. А я же не могу ему представиться»..

— Я всего лишь ефрейтор, господин капитан.

Он грустно посмотрел на меня и пошел рядом с тележкой.

— Как вас зовут? — пробормотал он.

— Ренн, господин капитан.

— Бели вам что-нибудь понадобится — меня поместили в двухсот девятую палату.

Он отвернулся от меня и остановился. Мне очень хотелось сказать ему что-нибудь. Но я был всего лишь ефрейтор, я дрожал от холода и не находил слов.

Меня уложили в постель, и монашенка накрыла меня одеялом.

— Завтра уже будет лучше, — улыбнулась она. — Это от долгой тряски в вагоне.

И я и вправду немного успокоился. Теперь я ощущал холод и дрожь только снаружи. Я лежал в белой, чистой постели. И что-то похожее на радость шевельнулось во мне.

Я проснулся оттого, что рядом пели. По-видимому, здесь был хор, и пели монашенки.

Уже наступил день, в палате было светло и очень тихо. Люди на кроватях слушали пение.

Вскоре пришла улыбающаяся монашенка со сложенными на груди руками. Она была старая, лицо изборождено морщинами, но ее добрые, чуть водянистые глаза нравились мне. Она стала обходить койки.

— Ну, как вы себя чувствуете сегодня?

— Очень хорошо, — улыбнулся я.

Она осторожно приподняла меня. На подушке было темно-бурое пятно величиной с голову.

— Снова вся повязка пропиталась! Нужно наложить потолще.

Две сестры принесли завтрак. Я ел с аппетитом, а чувство голода только возрастало.