Война. 1941—1945

«Муженечек, ну и страху я натерпелась! Кто портит себе желудок обжорством, а у меня он испортился от бомбежек. Ко всему я еще простудилась, сидя в мокром погребе, там вода каплет за шиворот, и, по-моему, там ходят жабы. Ну и положение! Чем мы заслужили такое к нам отношение? Здесь все стали сумасшедшими, да и я недалека от этого. Так что если приедешь домой, можешь никого не застать в живых. Лучше пришли мне денег, и я куда-нибудь убегу.

Твоя несчастная полусумасшедшая женушка».

Немки верны себе: они оплакивают вазочки, они лицемерно возмущаются: «Чем мы этого заслужили?» Забыла такая про Ковентри, про Гомель, про Ленинград. А если порыться у нее в шкафу, там, наверно, найдешь шубу или платье, снятые с женщины в Киеве или в Житомире. Вой тыла доходит до фронта, а фронт отступает, и топот фрицев доносится до тыла. Германия теряет голову.

Я приведу письмо отца сыну на фронт. Пишет не немец, а австриец, с присущим этому народу юмором:

«Твое письмо я прочел с большим интересом. Если сокращение фронта пойдет дальше, то вскоре ты очутишься в тех местах, где я воевал в 1915 году, то есть в Галиции. Я тебя прошу — будь осторожен. Твое письмо пришло распечатанным и потом заклеенным какими-то липкими бумажками. Я понимаю, что фронтовику трудно молчать, ему хочется отвести душу. Но мы здесь давно знаем, что нельзя говорить все, что думаешь, даже о действительных неурядицах лучше не шуметь, а с радостной уверенностью ждать счастливого окончания войны. У нас говорят, что теперь зубные врачи будут выдергивать зубы через нос, так как ни один пациент не решается раскрыть рот».

Вот она, Германия 1944 года. Она молчит, но все понимают, о чем она думает. А число километров и число дней, отделяющих ее от последнего суда, все сокращается и сокращается.

Мы постараемся не томить их долгим ожиданием.

4 февраля 1944 г.

Они к нам пришли — они от нас не уйдут

Фельдфебель Гюнтер Цесснер пишет своему брату: «Конечно, обидно, что пришлось оставить Киев, но я там хорошо пожил полтора года. Иногда приходилось прибегать к суровым мерам, но, откровенно говоря, я не сентиментален и нервы у меня крепкие. Зато полтора года я жил в полное удовольствие: стол был хороший, водка, пиво, девочки, прогулки, так что я свое от жизни взял».

Я вспомнил, прочитав это письмо, о маленькой девочке. Это было в Киеве, в Бабьем Яру. Три дня и три ночи подряд немцы убивали стариков, женщин, детей. Они экономили патроны, и детей они кидали живыми в могилу. Тогда раздался крик девочки: «Зачем вы мне сыплете песок в глаза?» Девочка не понимала, что ее закапывают живой. Девочка не понимала того, что Гюнтер Цесснер развлекается. Я слышу по ночам этот детский крик, и я думаю: Гюнтер Цесснер ушел из Киева. Он жив. Он пьет водку и пиво. Он гуляет. Он вспоминает те дни, когда он в Киеве закапывал детей. Может быть, и сейчас Гюнтер Цесснер закапывает девочку в Минске или Львове — и, ухмыляясь, говорит: «Приходится прибегать к суровым мерам». Неужели Гюнтер Цесснер уйдет от кары? Неужели он будет нянчить в Швайнфурте своих внучек и рассказывать им: «Черт возьми, хорошо я жил когда-то в Киеве»?

Неужели уйдут от кары тысячи и тысячи детоубийц? Неужели спасутся факельщики и каратели, немцы, которые залили кровью Белоруссию? Неужели немцы, угонявшие девушек в рабство, будут спокойно доживать свой век в Дрездене или Карлсруэ? Неужели немцы, кидавшие грудных детей в колодцы, вернутся домой и будут играть в кегли? Неужели немцы, которые привязывали старух к хвосту лошади, будут нюхать цветы и заводить патефоны? Они переоденутся. Если нужно, Гюнтер станет Куртом или Карлом. У них много имен, у них много щелей, у них много нахальства. Они будут играть на гитаре, поливать грядки и прикидываться мирными жителями. Они будут плакать, молиться и блеять, как овечки. Они станут доказывать, что они ни при чем. Десять свидетелей покажут, что Гюнтер Цесснер никогда не был в Киеве, что он всю войну просидел в Швайнфурте и сажал розы. У них будут свидетели и адвокаты. Они надеются уйти безнаказанными. Они надеются сказать: «Мы пришли в Россию, а потом ушли, теперь это дело прошлое».

Если ты видел пепел сел, ты не забудешь. Если ты видел слезы матери, ты не простишь. Ты никому не передоверишь своего права: ты судья. Ты должен найти Гюнтера Цесснера. Ты должен найти всех палачей, ты не станешь откладывать дело в долгий ящик. Ты настигнешь проклятого Гюнтера, и Курта, и Карла. Всех! Они ответят перед тобой.

Помни — маленькая девочка кричала: «Зачем вы мне сыплете песок в глаза?» Не дай уйти палачам. Торопись! Они хотят выскользнуть, выкарабкаться, спрятаться.

Они к нам пришли — они от нас не уйдут.

6 февраля 1944 г.

Путевые сборы