Война

Джек подполз к стене и заставил себя сесть, положив руки на колени. Его синяки заживут, а раны на его спине, которые местами кровоточили, затянутся, но его люди останутся голодными. Как долго он сможет продолжать борьбу, за которую должны платить и его люди тоже? Может быть, Саймон был прав? Шли секунды, минуты, часы, и, когда тьма всей тяжестью навалилась на него, он проклял Оберона, который обещал вытащить их. А потом он проклял его еще раз за то, что тот оставил их, потому что он был частью группы, разве нет? И он проклял чертову войну и постоянные перемещения своей группы. Они так и не получали писем, потому что никто не знал, где они.

Он проклял чертову темноту, и начальников, и грохот, взрывы, удары кирок, которые продолжались день и ночь и заставляли его голову раскалываться на части, или, может, это от удара прикладом в основание черепа, или, может, от жажды, которая сводила его с ума? Он проклял гражданских, которые шли мимо его двери, свободные, с бутылками воды на ремнях и блеснами для рыбы в жестянках, и проклял себя за то, что заставляет своих марра страдать. У Чарли сегодня будет болеть живот, гудеть руки, жечь нарывы. Он опустил голову на ладони. Соль на них защипала глаза. Ему не надо было брать с собой парня. Ему не надо было переворачивать вагонетку. Черт, черт.

Они выпустили его через двадцать четыре часа. Его покрытые синяками бедра и ребра онемели, он с трудом мог стоять. Надсмотрщик дал в его руки с засученными рукавами и пульсирующими мускулами кирку и сказал:

– Ты, работай.

Его отвели к его людям, и из-за стыда перед ними он не мог смотреть им в глаза. Но они могли смотреть в его, и они подошли к нему, не обращая внимания на охранников, а гражданские, которые работали подальше от них, подозвали охрану к себе. В конце концов, они тоже были шахтеры, и они потратили несколько минут, чтобы указать на все проблемы с тележками и вагонетками, а Чарли тем временам подал Джеку фляжку с водой, которую тот залпом выпил, а потом хлеб.

– Шахтеры из Уэльса поделились с нами своим. Вот.

У Дейва в бутылке был ячменный кофе. Холодный, но кофе. Джек покачал головой.

– Нет. Это твое, – прохрипел он.

Дейв широко улыбнулся.

– Все наше – твое, кроме битья. Это добро можешь забирать себе целиком и полностью, красавчик.

– Да уж, можешь забирать, – сказал Саймон, протягивая ему корку своего хлеба.

Они проработали еще десять часов, каждый рядом со своим партнером из гражданских, которые никогда не разговаривали. Скелетообразный ноттингемец приносил воду с положенными интервалами. Они работали, пока гражданские прервались на обед, поедая хлеб и какие-то острые сосиски. Каждый час Джек благословлял годы, проведенные в шахте, потому что он мог работать здесь хоть с закрытыми глазами, как машина. Да, он мог, и он не переставал напоминать себе об этом до самого конца смены.

Когда он плелся к клети, шахтеры из гражданских дали каждому из них по куску сосиски, которые приберегли специально, а один дал Джеку три сигареты.

– Ты храбрый человек. Тебе это нужно.

Все его руки были покрыты шрамами, и лоб тоже.

– Мой сын на война. Война плохо.

Джек кивнул, какое-то время будучи не в состоянии ответить.

– Да, война плохо. Danke.

Они поехали вверх, Джек привалился к стене, его мысли путались, он слышал жаворонков, видел голубое небо, а потом он увидел старый кедр в Истерли. Он был такой сильный, такой непоколебимый – воспоминание о нем заставило его выпрямиться. В школе он разломал сигареты на половины и раздал их своей команде, поел суп из кормовой свеклы, помянул тех пленных, кто погиб в этот день из-за обрушения крыши или из-за болезни – а таких в лагерях, несомненно, было очень много, – и уснул мертвым сном.

Каждый день они работали, а потом спали. Они совсем исхудали. В конце сентября Чарли, Дейва, Саймона и Джека, ежившихся от холода под ледяным ветром, повели на станцию. Их загнали в поезд, от которого уже поднимались облака пара. Их заперли в последнем вагоне, настоящем вагоне, с деревянными сиденьями из гладких дощечек. Охранников было только двое. Может, это был шанс бежать? Джек внимательно посмотрел в окно, потом на дверь, но охранник подошел к нему и замахал рукой.

– Nein, – угрожающе сказал он.

Они ехали весь день, делая ставки на то, куда они направляются, проезжая мимо вспаханных полей, стогов сена и хлевов, и притормаживая каждый раз, когда въезжали в город. Они подозревали, что едут в шахту, но в какую? Они прибыли на железнодорожную развязку, когда солнце уже садилось. Неподалеку они увидели подъемник, а рядом с развязкой в кучи был свален уголь. Дейв собрал свой выигрыш и запихал в задний карман. Он ставил на угольную шахту. Их доставили в лагерь, окруженный колючей проволокой и наблюдательными вышками; здесь было полно бараков, повсюду стоял запах серы, а на крышах красовались пятна от угля.

– Дом вдали от дома, – пробормотал Джек.

Дейв рассмеялся.

– Март хотя бы досюда не доехал.

Между бараков виднелись овощные грядки. Саймон сказал: