Война

После в Ташкенте состоялся процесс над Суманом и Логвиновым. На суде выяснилось: именно командир дивизии приказал не занимать высоты, что стало причиной попадания в засаду и гибели большой части личного состава батальона. Обвинения с Сумана были сняты по показанию начальника связи, оставшегося в живых. Он подтвердил факт передачи устного приказа комдива. Тем самым спасли подполковника, иначе его «посадили» бы. Хотя кое-кто из генералов пытался в мемуарах обвинять в нарушении Боевого устава именно Сумана. Ну, да! Воевать за столом — оно, конечно, легче. Увы, спросить главного свидетеля — Королёва, уже было нельзя. Сумана понизили в должности с переводом в Белоруссию. Логвинова лишь сняли с должности командира дивизии. Так-то!

Потом расползлись невероятные слухи, что убитых были сотни. И практически невозможно опровергнуть! По официальным данным, батальон потерял 67 человек. Так и доложили в Москву. Хотя не понимаю, зачем командованию врало само себе? Согласно уточнённым данным, мы потеряли убитыми не менее 118 военнослужащих. От полученных ранений впоследствии умерло ещё более тридцати человек. Разумеется, они погибли не в бою, а при транспортировке или спустя день-два в реанимации, поэтому официально солдаты проходили как раненые. Особо тяжелораненых отвезли в баграмский госпиталь, потому что времени для их спасения при перевозке в Кабул не оставалось. Туда же — в Баграм — везли вертолётами погибших, где рядом с аэропортом находился крупнейший морг. Наши объективные данные «наверх», были перевёрнуты с ног на голову. Кстати, в сводку не попали ещё сапёры, приданные батальону. В той операции мы понесли самые крупные потери за всю афганскую компанию. Так что, все цифры — враньё.

— По-моему, всё просто, — вставил журналист. — Уменьшишь число потерь перед вышестоящим начальством, и вроде не всё так ужасно.

Сербин молчком кивнул, налил себе и журналисту по рюмке водки. Встал. Следом поднялся собеседник. Не чокаясь, выпили за погибших.

Посидели ещё чуть-чуть. И Сербин продолжил:

— Пока шёл бой и операция по спасению батальона, я всё время находился на КэПэ дивизии. Мы не спали несколько суток.

К утру первого мая началась эвакуация раненых и убитых. На броню погрузили оставшихся в живых. Часть вертолётов села на дно ущелья, другая часть кружила в воздухе, подавляя огнём всякое подозрительное движение на склонах. Трупы собирали несколько дней, настолько их было много. До сих пор помню отвратительный запах из распахнутой дверцы вертолёта, когда он вернулся. Салон был забит трупами! На их обмундирование цепляли бирку с указанием фамилии и датой гибели, иначе трудно опознать, кто есть кто.

Я получил разрешение выехать в морг, чтобы разыскать тело старлея. Трупы висели в морозильнике десятками, словно в мясном магазине. На каждом был воткнут крючок с биркой. Там и опознал Шендрикова утром второго мая.

Газетчика передёрнуло от представленной картины: «И это всё, чего они достойны?». Но ветеран не замечал чужих эмоций, погрузившись в мрачное прошлое. Он слегка кивал подбородком, как бы стараясь увериться, что именно так было. Голос Сербина чуть дрожал:

— Со мной поехал начальник медслужбы, кандидат медицинских наук из Ленинграда. Он осмотрел лейтенанта и сказал: «Евгений Борисович, у него три ранения не в жизненно важные органы — между лёгких, в бедро и пониже пупка. Ранение в живот нельзя считать смертельным. Он мог выжить, если бы вовремя доставили в госпиталь. Зашили, и делов-то! Погиб от кровопотери». Мы впятером поминали моего опера. Да, был красавец-мужчина, и нет его. Я всё не верил, что три дня назад сидел вот так же с ним за столом.

— Как же так? — возразил тихо журналист. — Ты гибнешь за Родину, а с тобой так обращаются?

— Ну, что ты хочешь? — также вопросом зло возразил ветеран. — Справедливости в войне не существует от слова «вообще». Мы верим лишь в то, во что верим. Война несправедлива и непредсказуема. Если задумываться о подобных вещах, то свихнёшься. Я, как любой офицер, выполнял воинский долг. Так принято. А Шендриков был посмертно награждён орденом Красной Звезды. Мне позвонили из Прибалтийского военного округа с просьбой дать размеры гроба для покойного. Я, разумеется, выполнил её оперативно. Потом «чёрный тюльпан» унёс старлея вместе с ещё пятьюдесятью телами в Советский Союз. Разумеется, рассказал по телефону жене Шендрикова о героической гибели. Но по её ответу понял: она ненавидит войну, которая отобрала её любимого.

Евгений Борисович закончил как-то деловито, и это слегка покоробило журналиста: «Как в нём уживается сентиментальность и цинизм? Прямо парадоксы профессии! Или иначе нельзя в таких случаях?».

Да, внешне ветеран старался выглядеть достойно. А его зрачки уткнулись куда-то в стену, будто пытались прорваться сквозь пространство и время, сквозь другие события, в которых потерялось нечто ценное, чего теперь трудно отыскать.