Война

Разумеется, не забываем боевых подруг, тех, кто одним своим присутствием в окопах, заставлял нас чувствовать себя мужчинами, защитниками. Упоминаем лейтенанта медслужбы Лизу Овчинникову. Но передо мной вмиг встаёт иной образ — медсестры Надежды.

Милая Наденька, разве я могу тебя забыть!

Меня толкает в бок располневший Гончаров:

— Эй, Новосельцев, что стоймя стоишь? Не грей стакан, пей!

Я выпиваю и сажусь. И незаметно для себя погружаюсь в туман. В нём скрываются голоса, музыка, обстановка кафе. Зато проявляется совсем иное.

* * *

…Открываю глаза и вижу очаровательно-ангельскую улыбку. Лицо голубоглазой медсестры с ямочками на щеках наблюдает за мной с добротой. Она чуть пухленькая и совсем юная. Из-под белой косынки выглядывают пшеничные пряди.

Я пытаюсь улыбнуться в ответ. В тот же миг бок пронзает боль. Помимо воли застонал, губы мои скривились.

— Вот и хорошо, что очнулись, — говорит обаятельное создание. — Зашили вам рану. Она была совсем небольшая. Счастливое ранение.

На моём лице отразилось недоумение:

— Счастливое?

— Да-да, такое сквозное ранение бывает на тысячу одно. Ничего страшного! Через полмесяца снова будете лупить проклятых фашистов.

Я был ранен вечером, уже почти вернувшись из разведки, и от того было обиднее. Рядом разрыв снаряда или мины, и… В бессознательном состоянии отправили в посёлок Большие Чапурники, где расположился полевой госпиталь 33-й дивизии.

В августе 1942 года немцы прорывались вдоль железной дороги Котельниково — Сталинград. Обстановка складывалась чрезвычайная, потому нас, раненых, перебросили в деревню Светлый Яр у Волги. Госпиталь разместился в приземистой деревянной школе.

* * *

Действительно, моё ранение оказалось не слишком опасным. Те увечья, что получили мои товарищи, были намного ужаснее. Я чувствовал стыд, что нахожусь здесь, а не на передовой. Хотелось побыстрее выписаться, чтобы мстить фашистам за своих товарищей, всех родных и близких, за мою Родину. Через неделю я начал поправляться.

Одна думка тяготила меня. В душе возникла неизъяснимая тяга к «нашей сестричке». Ждал ежеминутно, когда же она появится в дверях палаты! Её скромная улыбка так окрыляла, что я уже тщился сочинить стихи о тех страстях, что будоражили мою кровь. Однако корявые строчки пугали меня самого: «Да как же их складывают чёртовы поэты?». А ведь так хотелось написать нечто выдающееся о своих страстях! Я никогда не был так влюблён.

Уже на второй день после того, как попал в госпиталь, я уже кое-что знал о «нашей сестрички», как любовно называли её раненые. Местная, комсомолка; после ускоренных курсов медсестёр, девушку послали в госпиталь. Её чудесное имя будто специально заставляло раненых солдат жить и воевать дальше — Надежда. Впрочем, по имени её мало кто называл.

Забот у медработников хватало. И, к моему сожалению, у Наденьки тоже. В школьные классы, ставшие палатами, прибывали всё новые и новые раненые. Постоянно проводились операции, врачи и медсёстры сбивались с ног, оказывая помощь.

Наденька забегала к нам ненадолго. Перевяжет, даст лекарства, поправит постель у тяжелораненых и выпорхнет прочь. При этом, успевала каждому улыбнуться и сказать ласковое слово. Здоровенные мужики прямо-таки млели, когда она входила:

— О, солнышко явилось!

А я… Я потерял голову. Мне чудилось, что, входя, Наденька тоже бросает на меня какой-то особенный взгляд. Однажды я его перехватил. Она, покраснев, сказала:

— Выздоравливайте побыстрее, товарищ Новосельцев.

От этого пожелания захолонуло сердце. Я что-то хотел ответить. Но девушка уже ускользнула мимолётным виденьем.

* * *

Моя кровать находилась возле двери. И я караулил свою кралю часами, глядя в общий коридор. Буйное воображение рисовало, как мы с ней встречаемся в рядом расположенном саду, беседуем о будущей — когда обязательно одолеем врага! — жизни. Тогда я обязательно сделаю ей предложение. И Наденька, конечно, согласится. Не может быть иначе! Она же не зря задерживается у моей кровати больше, чем у других больных. И чаще улыбается мне. Или это так только мнится? Меня мучили бесконечные сомнения. Я ревновал девушку ко всем без исключения. И в душе иногда ругался: «Что она так долго возится с ним? Ведь он почти здоров! А с главврачом о чём шушукается? Я же точно слышал, как она засмеялась!». Это было невыносимо.

Рана на боку почти затянулась. И я даже, вроде бы, рвался на фронт. Но перед тем готовился объясниться с Наденькой. Я видел, что она, и другие медработники недосыпают, потому старался её не сильно отвлекать.

Однако я должен был с ней поговорить. Чтобы после знать, что тебя кто-то ждёт в тылу, кто-то любит. Или?.. В любом случае казалось, что моя любовь позволит быстрее одолеть фашистов. Так хотелось, чтобы эти мерзкие фрицы передохли быстрее! Гитлера я собственными руками задушу, когда войдём в Берлин. Да, так и будет. А после мы с моей Наденькой пойдём в ЗАГС. И у нас будет по-настоящему советская «ячейка общества». Эх…

Я даже был готов ради Наденьки отдать жизнь. Правда, одно озадачивало: за кого она тогда выйдет замуж? Я ревновал её даже к призрачному мужу.