Война. Часть 2

– "Смертники" справа, уничтожить, – летит команда в эфир.

– Человек тридцать, справа двадцать, повязки на голове, – хлопает люком Величко, – палки какие-то в руках, мины…

Филатов изо всех сил крутит ручку штурвала, башня медленно поворачивается вправо. Из соседних танков застучали пулемёты, ухнула пушка.

– Не вижу, – рубит слова комбат, – чёрт…

– Банзай, – прямо в центре прицела вдруг возникает мутное картинка – круглое лицо с глазами щёлочками, узкая белая лента с красным кружком вместо лба, перекошенный в крике рот. Прежде чем лейтенант успевает нажать на педаль спуска и кровь зальёт струей оптику, камикадзе успевает подсунуть под пулемёт что-то тяжёлое, грохнувшее по башне. Однако вместо взрыва раздалось какое-то шипение и сквозь щели в башню хлынул едкий белый, почти прозрачный дым.

– Газы! – кричит Филатов.

Его правая рука привычным движением тянет вперёд сумку противогаза, левая отстегивает пуговицу, ещё несколько секунд и шлем падает на колени, а по стриженой голове скользит резиновая маска. Петров судорожно дёргает за ремешок сумки, застрявшей под сиденьем, бросает её, его руки тянутся вверх, отмыкают замок, а голова в шлеме распахивает люк.

– Стой, куда, убьют! – командир успевает схватить за ногу выскочившего наружу башенного.

– Никого, – тяжело дышит, также не успевший надеть противогаз мехвод, по пояс высунувшись из своего люка, – всех в кашу.

– Повезло, – мычит сквозь маску Филатов, – надеть противогазы, марш в машину. Как сидоровых коз буду драть! Как сидоровых…

Безуспешно пытается надеть шлем, матерится, лезет наверх и перекатывается назад за башню.

– Усилить наблюдение, – командир щёлкает тангентой, – вас наверху это в первую очередь касается. Оставайтесь там. Стрелка со вторым пулемётом на вершину. Как увидите что-нибудь подозрительное, открывайте огонь. "Тройка", видишь лужу у себя в тылу? Вытащи "двойку" из неё, "двойка", хорош прохлаждаться не на курорте, готовь цепь.

Харбин, Центральный парк.

3 июля 1939 года, 13:00.

– Ну как нашёл логово Курского? – Оля раскрывает над головой складной бумажный зонтик вагаса, прикрываясь от солнца, – он тебя не заметил?

– Обижаешь, – оказавшись метрах в тридцати от берега, Кузнецов перестаёт грести и вытаскивает вёсла из воды, – посулил пробегавшему мимо китайчонку монетку в пять фыней, а сам сидел в кафе кофе пил…

– По-китайски выучился? – девушка внимательно рассматривает берег городского пруда.

– … Пацанёнок смышлёным оказался, по-русски всё понимает. Бежал за ним всю дорогу и денег просил. Живёт в центре города в охраняемом месте, что-то вроде общежития для полицейских и жандармских нижний чинов не так далеко от полицейского управления, с километр примерно. Курский крепко закладывает за воротник, половые в соседнем шинке его хорошо знают. Больше никуда не ходит, вечером и ночью на улице не появляется… Трудно будет до него добраться. Придётся просто замочить, хотя и это не просто.

– Придумаем что-нибудь, – крутит в руках зонтик Оля, – главное сработала идея с Вертинским, деньги получили. Не нравится мне вон тот хлыщ, что крутится у лодочной станции…, поступим так, спокойно греби к противоположному берегу, там бросаем лодку и поодиночке ходу на Пристань. Я разговариваю в доме с женой и братом И-Чена, ты страхуешь на улице.

– По-китайски выучилась? – улыбается Кузнецов.

– Жена у него кореянка из Владивостока, смышлёная, – парирует девушка.

* * *

– Это деверь, – выскакивает из-за стола Надежда, немолодая сухонькая женщина, закрыв краник, стоящего на столе самовара.

Она опускает тростниковую штору, закрывая вид на кишащую лодочками, баржами, джонками акваторию Харбинской пристани. Оля снимает с предохранителя дамский браунинг, его из ридикюля в прорезной карман длинной юбки.

В комнату в низкую дверь, наклонив голову, входят пожилой китаец и вертлявый человек в белом щегольском костюме с тросточкой. Последний презрительно окинув взглядом жилище, снимает котелок и отстранив рукой хозяйку, останавливается перед сидящей за столом девушкой.

– Деньги принесла? Покажи, – грубо по-русски цедит он.

– Принесла, только ты их не получишь пока я не увижу И-Чена? – в тон отвечает Оля, насмешливо глядя щёголю в глаза.

– Дай посчитаю, – наклонившись, тянется он через стол к сумочке девушки. Стремительно привстав, Оля левой рукой хватает мужчину за кудрявые волосы и силой бьёт его лицом о столешницу.

– Ты мне нос сломала, – плюётся кровью щёголь, поворачивает голову набок, упирается руками в стол, пытаясь вырваться, – убью, сука…

Ребро ладони правой руки девушки врезается в почку сквернослова.

– У-у-у…, – жалобно завыл тот, обмякнув всем телом.

– Кто такой?

– Иван, сын купца Тарасенко, – заскулил щёголь.

– Русский купец помогает хунхузам?

– Его заставили… он сам у них в плену месяц сидел… не губи, – Тарасенко неотрывно смотрит на ручку пистолета, торчащую из кармана девушки.

– Где И-Чен?

– В погребе у нас сидит. Когда они кого хватают, то к нам пленников привозят и цену, значит, назначают… Не только нас хунхузы принуждают им подсоблять, ещё много наших тоже этим промышляют…

– Чем этим?