Война глазами участника Парада Победы. От Крыма до Восточной Пруссии. 1941–1945

Шёл 1944 год. Наш 21-й Витебский краснознамённый истребительный авиационный полк базировался на полевом аэродроме Ужвенты на юге Литвы. Была худшая половина осени, когда преобладают туманные, пасмурные дни, сменяемые затяжными дождями. Войска фронта подходили вплотную к Восточной Пруссии. Шли бои за города Гумбинен, Тильзит, Рагнит и другие населённые пункты с нерусскими названиями.

В тот памятный вечер я заступил оперативным дежурным по полку, обязанности которого мной были хорошо усвоены, а само дежурство стало привычной работой, как и работа старшего техника полка по радио. Штаб полка, где мне предстояло провести эти сутки, размещался в добротном большом доме с хозяйственными пристройками и крыльцом, выходящим на взлётно-посадочную полосу полевого аэродрома. Три окна просторной комнаты были заставлены большими горшками с геранью. Эти цветы были частой причиной раздора между начальником штаба и командиром полка, иногда желающим, не выходя из помещения, визуально оценить обстановку на старте или на стоянках самолётов.

Крепкий большой стол для оперативных карт, несколько табуреток и лавок дополняли характерную штабную обстановку. Русская печка с плитой и лежанкой располагалась посредине комнаты, ближе к северной глухой стене дома. За печкой, за плотной занавеской, размещался начальник ШШС (штабная шифровальная служба) полка лейтенант Анатолий Хахалин. Сейчас он играл шахматную партию с начальником химической службы полка капитаном Петром Ляшенко.

На краю стола аккуратно стояли американские телефонные аппараты с наклеенными на их футлярах позывными коммутаторов. Рядом, на табуретке, был металлический ящик. В нём хранилось всё, что было необходимо для работы штаба и оперативного дежурного: инструкция ОД, кодированные карты, переговорные таблицы, позывные частей и штабов, журналы боевых донесений и другие штабные документы.

Через некоторое время после заступления на дежурство я договорился с Хахалиным о временной подмене и пошёл ужинать. Столовая находилась на другой стороне ВПП, рядом с лесным массивом, прилегавшим вплотную к аэродрому. Темнело. Я шёл напрямик, через взлётную полосу. Вдруг из молочно-серого, быстро сгущающегося мрака появилась знакомая фигура. Это был ефрейтор из 1-й эскадрильи. Он взволнованно сообщил:

– Лейтенант! Убит адъютант эскадрильи. Сейчас он в сарае.

Сначала я решил, что он убит власовцами или местными националистами, укрывающимися в лесах и на хуторах. Об этом я кое-что знал из разговоров с Вандой, от неё же я узнал о домах с двойными стенами, построенных вблизи леса, и об их жильцах – «лесных братьях». Ванда Дагите была младшей дочкой кузнеца, убитого ещё перед началом войны. Он погиб как активист новой местной власти, и поэтому его семья к нам была очень расположена. В большом доме рядом с кузницей жили его жена и три дочки: Ядзи, Мария и Ванда.

В то время Ванда была моей хорошей подружкой. Мы испытывали чувства взаимного уважения и даже влечения, которое за счёт хорошего воспитания и разумного поведения сдерживалось энергичным и понятным для меня литовским словом – негалемо. Мы встречались дома, а иногда ходили на танцы в Ужвенты. Я был доволен, что рядом со мной была такая разумная и интересная девушка. Ей было семнадцать лет, училась она в Каунасской прогимназии. О своей большой девичьей любви ко мне она призналась в ласковом письме только после окончания войны, уже тогда, когда я поступил в академию и женился.

Сейчас я с большой благодарностью вспоминаю хозяек большого дома и дружбу моих товарищей, с которыми жил там в то военное время. Это были мои проверенные старшие товарищи по службе: инженер по спецоборудованию Павел Петровский, инженер по вооружению Леонид Денисов, начальник химической службы Пётр Ляшенко и полковой доктор по имени Гамид. Они были старше меня и все в звании капитан. Нас настолько крепко связывали служебные обязанности и армейская дружба, что мы обращались друг к другу только по имени. Можно добавить, что Петро и Гамид не скрывали своих чувств к Марии и Ядзи.

Смерть хорошо мне знакомого адъютанта была загадочной и необычной. Его тело лежало на влажной соломе справа от раскрытых высоких ворот сарая. В сарае пахло сырым сеном. Было уже темно. Несколько человек из 1-й эскадрильи склонились над телом и, высвечивая фонариком карманы гимнастёрки, вытаскивали их содержимое. В карманах ничего необычного не было, если не считать почему-то непрочитанных писем от матери и сестёр. Всё извлечённое из карманов переложили в планшетку, с которой капитан никогда не расставался и в которой хранились все документы эскадрильи, начиная со списочного состава и кончая графиками нарядов. Я попросил фонарик и рассмотрел свежую рану на правом виске, залитые кровью, темные с завитками волосы и глаза, потерявшие прежний блеск, теперь бессмысленно открытые. На гимнастёрке блестели начищенные и аккуратно закреплённые орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Рядом лежала не повреждённая выстрелом фуражка капитана Николая Артюхова.