Война и язык

Идейным же руководителем его, умеющим всегда вправить кривое русло, вместо шаблонных рамок мелочи и пошлости, в гранит настоящей красоты, должен быть расширенный до обсуждения общих вопросов искусства художественный кинематографический журнал.

Д-в.

[1913]

Кинематограф как законодатель эстетической «моды»

Искусство и жизнь так тесно связаны между собой, что не будь олимпиад, Греция, быть может, дала бы черные полотна аскетов-мистиков.

Тулон

Еще один громадный вопрос не поднят при исследовании кинематографа.

«Как изменяются под влиянием кинематографа грани человеческой психики и сколько ударов прибавило его появление лихорадочному пульсу городской жизни?»

Возьмите картину какого-нибудь города, хотя бы – Москвы.

Один остроумный писатель заметил:

«Отнять у города вывеску – это значит: отнять у него мысль, и город станет похож на громадного черного идиота».

А отнять у города взгляды электрических ламп – это значит – ослепить его, лишить зрения. Вместо ярких, блестящих глаз на вас будут смотреть бельма негорящих окон, и в то время как на протяжении какого-нибудь длиннейшего бульвара у нас зажжено только двадцать пять фонарей, девяносто кинематографов города вонзают в черную ночь восемнадцать тысяч электрических зрачков.

А если взять громадные, красочные, художественные плакаты (впервые в широких размерах привитые городу кинематографом) – то вместе с ярким электричеством, с диссонансами разноцветных фонарей они сразу дадут полное внешнее представление о городе.

Это кинематограф изменил грим города.

Далее, стоит лишь приглядеться к текущей к кинематографам толпе, к ее волнующимся линиям, изменяющимся лицам и сравнить ее с лицами недавнего прошлого, еще у многих не стершегося из памяти, – какая разница!

Там, у древних, – одинаковые лица, и на них – как вырезанное из камня, отражение спокойной воли, подчинение одной вечно ясной идее.

Здесь – радостная улыбка сменяется выражением ненависти, ненависть – озарением любви, любовь – маской ужаса…

Что же так изменило человека, сделало такими короткими его переживания?

Человеку прошлого мир казался далеким и огромным, а потому – и непонятным.

Отсюда – покорность какой-то неизвестной, может быть, страшной силе.

Несчастия чужих приходят через года по непроездным дорогам, – отсюда спокойствие мелких городишек; люди – вечно одни и те же, – отсюда – постоянство и в любви и в ненависти.

А теперь поезда и аэропланы стерли расстояние, газеты несут ежедневно известия о крови больших и маленьких войн, можно ходить по улицам год и не встретить даже два раза одного и того же лица.

Отсюда – нервность, порывистость человека сегодняшнего дня.

Драмы его – это бурные, но короткие вспышки магния, радость его отмелькает в пятнадцать минут, как в кинематографе.

И всю эту острую, подвижную жизнь должен вместить в себя современный театр, передать ее такой же короткой, как и она сама, сменой впечатлений.

Но наши театры стоят на площадях, как громадные черные пережитки старины.

Ведь в наш век электричества, смокингов, плакатных пейзажей в театрах еще сохранились букли екатерининских времен, фижмы, ипохондрия Чехова, смазанный сапог Островского.

Вот почему кинематограф полон молодыми, новыми людьми.

Ведь он подхватил потребность современного человека, его желание вечной, бурной перемены.

Ведь кинематограф пока только один отразил потребность сегодняшнего человека в театре.

Кинематограф подметил пульс современной жизни и участил его лихорадочные биения.

И если правы были те, кто утверждает, что Лондон, его туманы не были никому известны до воплощения их в больших образах живописного искусства, то смело можно сказать, что вся современная жизнь, ее бьющиеся нервы, нечеловеческая поспешность ее бега, калейдоскоп лиц, вечное стремление к новым и новым ощущениям не были никому известны до выявления их в кинематографе.

Н-и.

[1913]

Музыка и ее отношение к кинематографу

Все многочисленные сочинения по вопросу о музыке и кинематографии, выпущенные в наше время на книжный рынок, были посвящены выяснению только одной проблемы – определению наиболее подходящего репертуара для сопровождения кинематографических пьес.

В одном из подобных сочинений, под заголовком: «Любовь и смерть (драма)», значатся пояснения: сначала – Чайковский («Осенняя песнь»), далее – более подходит Бетховен; резкий переход и т. д.

Под одной из картин с участием Макса Лин-дера подписано: уместен быстрый матчиш.

При самом беглом просмотре таких книг бросается в глаза, что все они посвящены только выяснению мелких технических вопросов музыкального кинематографа – выяснению вопроса о более подходящих мелодиях для существующих картин.

Но ведь картины множатся ежедневно, и вряд ли можно доверить одной лишь чуткости иллюстрирующего их музыканта определение общих принципов новых музыкальных достижений в кинематографе.