Война и мир в его жизни

И, наконец, в-третьих, Полинин еще раз убедился, что российский человек либо вообще не доверяет технике, либо готов ее раскурочить, удовлетворяя свое любопытство, или заимствуя деталь, которую он не мог «достать» в доперестроечный период. Уже говорилось, что до сих пор врачи в России большую часть времени приема больных тратят на бесконечную запись в медицинских книжках. В то же время уже в 50-х годах клиники и поликлиники Бельгии, Франции и других западноевропейских стран снабжали врачей диктофонами, с помощью которых они наговаривали на пленки результаты осмотра больных, их диагноз и требуемые лечебные процедуры.

То же самое, вспоминал Полинин, было и с техническими средствами обучения. Лингафонные кабинеты в лучших вузах Москвы выходили из строя через пару месяцев работы, а то и начиная с первых занятий что-то переставало включаться, крутиться и звучать. И это при наличии лаборантов, которые иногда по пол-урока копались в том или ином магнитофоне или микрофоне.

Лингафонный кабинет в Женеве представлял собой обратную картину: достаточно большая аудитория, приютившая стройные ряды кабин с несколькими учащимися, пульт управления, у стен – шкафы, забитые записями многочисленных ораторов, и ни одного лаборанта.

«Кто же следит здесь за всей этой аппаратурой?» – спросил Полинин у сопровождающего его швейцарского коллеги. «Вся эта аппаратура, – услышал в ответ первый советский стажер в Школе переводчиков, – представляет собой дар Ротшильда, и по его указанию один раз в месяц нас посещает представитель фирмы Грюндиг для технического контроля и замены, в случае необходимости, изношенных деталей». Других вопросов Полинин не задавал. Он уже понял, что самый недобросовестный студент Женевского Университета не позволит себе отвернуть какую-либо деталь в оборудовании даже в том случае, если он в ней безмерно нуждается.

Достаточно долгое пребывание в Женеве (два с лишним месяца) породило у Полинина и более опасные вопросы. Воспитанный на догмах марксизма-ленинизма, он твердо усвоил, что только в его стране «каждый получает по труду». Но тогда почему синхронный переводчик, представитель столь редкой профессии, труд которого требует большого физического напряжения (по правилам Ассоциации переводчиков международных конференций после 20 минут синхронного перевода предусматривается 60 минут отдыха), оплачивается в Москве в несколько раз ниже, чем на Западе, а в случае поездки за рубеж ограничивается вообще 9 долларами в день, т. е. просто суточными.

Правда, этот вопрос обрел свои окончательные очертания в голове Полинина после случая, который произошел с ним в той же Женеве несколько позже, во время его приезда в команде синхронных переводчиков на сессию Европейского отделения ООН. Условия работы показались советским синхронистам сказочными, поскольку время нахождения их в здании бывшей Лиги Наций было строго ограничено, заседания начинались ровно в 10 часов утра, продолжались до 18 часов с перерывом на обед с 14 часов до 16, причем, независимо от речей словоохотливых делегатов, микрофоны выключались точно в 14 и 18 часов, все остальное время принадлежало синхронным переводчикам ООН, включая команду из СССР. И хотя жаловаться было не на что, во время одного из заседаний к Полинину, отработавшему свои 20 минут и прогуливающемуся по коридору, подошел один из иностранных синхронистов с вопросом, сколько советские переводчики получают за день работы? Ни о чем не подозревая, Ростислав ответил честно: «Мы живем на всем готовом и имеем 9 долларов суточных»… «Но это же возмутительно! – взорвался ооновец. – Мы выполняем ту же работу, а в случае командировки нам, естественно оплачивают дорогу и проживание в отеле, но оплата за 6 часов работы остается неизменной для всех, а именно 48 долларов в день!» (Это были 60-е годы, сейчас синхронные переводчики получают от 250 до 500 долларов в день.) «Мы немедленно объявим забастовку до прекращения дискриминации в отношении наших советских коллег!» – объявил Полинину его новый знакомый из английской команды. Возможность подобной забастовки напугала Ростислава, он прекрасно знал, что ООН переводит в советское представительство за каждого переводчика те же 48 долларов, но 39 из них изымается в пользу государства, таким же образом, как самым выдающимся музыкантам того времени /Ойстраху, Флиеру или Гилельсу/ оставляют примерно 300 долларов за концерт из гонорара в 3000 этих денежных единиц. Он знал также, что только Рихтер отказался однажды выплатить этот оброк отечественным сборщикам подати, поскольку он перевел заработанные деньги своей матери, проживавшей в то время за границей. После этого некоторое время Святослав Рихтер не выезжал с концертами за рубеж. Не будучи Рихтером, а офицером Советской армии, Полинин хорошо понимал, чем ему грозит подобная забастовка. С большим трудом удалось уговорить энергичного коллегу из ООН не поднимать шума. Ему объяснили, что остальные деньги советские переводчики получат в Москве.