Война и потусторонний мир

На этот раз Петр знал, куда смотреть, так что проигрыш свой понял сразу. Предательница бубновая семерка развалилась с чужой стороны, словно издеваясь.

Петр ощутил, что уже леденеет. В голове все притихло, и голос Лонжерона грохнул громом:

– Еще!

– Руку! – рявкнула довольная Анна Анчутовна.

– По локоть!

Петр взбесился:

– Да что ж вы мной торгуете, будто лошадью!

– Не нравится? – глянул в упор Лонжерон. – Неприятно?

Повисла пауза. Петр только теперь понял, зачем проклятый француз все это затеял и что хочет доказать. И еще он понял, что целым ему отсюда не выйти.

Он поднял карты к лицу и долго смотрел, не глядя. С трудом он вспомнил, что требуется что-то выбрать. В голове услужливо завертелось: «Тройка, семерка… тройка, семерка… тройка, семерка… Туз!», и Петр, все еще ошеломленный, повиновался. Подцепив пальцем нужную карту, он намеревался уложить ее на стол, но почувствовал толчок в локоть. Рука дрогнула, карта едва не плюхнулась на пол. Бормоча извинения, Лонжерон подхватил ее и протянул рубашкой вверх. Петр уложил карту на место. Началась последняя партия.

Петр гипнотизировал бесовские руки, толстые волосатые пальцы, следил, не мелькнет ли нужная карта, но шестерки шли за валетами, за ними десятки, далее – король и девятка. Туз, наконец-то! Только улегся он на сторону Анны Анчутовны. Может ли быть, что следом за ним карта повторится? Мгновение Петр надеялся, что судьба смилостивится. Но нет. Следом за тузом на Петрову сторону легла дама.

Петр опустил голову.

– Переверните вашу карту, – сказал Лонжерон вполголоса, поддевая его локтем. Видя, что Петр не слушается, он сказал тверже: – Переверните.

Ни на что не рассчитывая, Петр взялся за бело-красную рубашку и посмотрел, что под нею. И тут же едва не поперхнулся от удивления. Оттуда на него строго смотрела женщина: черные волосы с проседью, тяжелый взгляд бледно-голубых глаз и жесткая ледяная улыбка. Пиковая дама.

Анна Анчутовна задергала губой. Она глядела на карту со злостью, но само изображение словно бы залепляло ей рот.

– Наш договор, – сдержанно напомнил Петр.

Анна Анчутовна оторвалась от карты.

– А дай-ка мне глянуть на твою даму, – рыкнула он и бросилась через стол всей тушей.

Стол пошатнулся, зеленое сукно взбугрилось, дерево затрещало. Лонжерон сгреб даму в кулак и вскочил. Анна Анчутовна, округлив налитые кровью глаза, вдруг взвыла и опрокинулась назад на свое кресло. Покрывало скользнуло, обнажая уродливую ногу – там под кожей будто семьями проросли опята.

– Душу мне! – выла она, сотрясаясь всем телом и, очевидно, причиняя этим себе еще больше страданий. – Душу-у-у!

Души брызнули в стороны, кто-то бросился к двери, но бесы похватали их и потащили к хозяйке.

Макар указал Петру на дверь.

– Тетушке нехорошо, – сказал он тоном, которым обычно заканчивают споры.

– Наш договор…

– После, после. – Макарыч ткнул сложенным вдвое кнутом в спину и вытолкал гостей в коридор.

Двери закрылись. Внутри продолжали выть и причитать, что-то гулко упало.

Лонжерон оглянулся.

– Стойте здесь, я проверю, не нашлось ли перо, – сказал он и отправился дальше по коридору.

Петр намеревался остановить его и потребовать объяснений, как вдруг замер. В стороне, в темной комнатке напротив, вспыхнуло солнце. Длилась вспышка не дольше мгновения, но Петр заметил и, кажется, узнал. Убедившись, что никто не смотрит, он принялся пятиться, пока не вошел в тесное помещение вроде чулана или кладовой. Ступая почти бесшумно, он прикрыл дверь. Остановился. Подождал, чтобы свет повторился, и не ошибся. Загорелось так ясно, что осветило комнатку, крошечное круглое окошко, улицу, лес, пруд и уходящие за горизонт горы. За последующей темнотой раздались гневный шепот и хихиканье, глухой треск, словно кому-то влепили подзатыльник, и сдавленное ойканье.

Петр стал осторожно пробираться на звук.

– Убери, балда, сейчас найдут!

– Да я одним глазком…

Вот оно, за комодом, там и копошились.

– Чего вцепился, отдай ты!

– Ага, как тырить, так «Васька, подь сюды», а как смотреть на чудо – так «отдай ты»?

Задержав дыхание, Петр бесшумно приблизился к укрытию, запустил руку – и ухватил оттопыренное ухо. Оттуда взвизгнули, дернулись, даже пнули, но Петр хорошо ухватился. Затопотали, удаляясь, лапти, хлопнула дверь, пропищало обиженное: «Митяй!», но Митяя уже и след простыл. А Петр, ухватив другой рукой за ворот, вытянул свою добычу на свет божий.

На вид преступнику оказалось лет пять, не больше. Бойкие глаза-голубики глядели с упрямыми слезами, а подбородок воинственно выпирал.

– Пусти, барин, пусти! – хныкал воришка, выворачиваясь.

Петр выпустил ухо, попробовал поймать руку, но паренек оказался хуже куницы, кувырнулся и кинулся к двери, только рубаха раздулась на спине. Но так резво он бежал, что толстый черный платок, спрятанный за пазухой, вывалился по дороге на пол и развернулся…