Война и потусторонний мир

Комната озарилась ярче, чем в самый солнечный день, даже глаза заслезились. Перо светило, но пламени не давало, значит, не было надобности переживать за пожар. Забыв о преследовании, Петр не мог оторваться от этой красоты. Словно завороженный, он приблизился и сел на корточки, прикрываясь ладонью. Когда глаза привыкли, он разглядел тончайшие, едва подрагивающие золотые пушинки, усыпанные искрами, словно росой, и черное переливающееся пятно у самого верха – словно чей-то обсидиановый глаз глядел из самой середины солнца.

– Ахти мне, – засопели восторженно рядом – это оказался маленький вор. Не убежал, а присел, не удержавшись, рядом и тоже разглядывал светящееся чудо.

– Красиво? – усмехнулся Петр.

– Век бы смотрела… – протянул Васька завороженно. И вдруг ойкнул.

На этот раз Петр успел ухватить беглеца за рукав и смог рассмотреть внимательнее.

– Девчонка, что ли? Да ты не бойся, я тебя не трону.

То, что воришке удавалось сходить за пацаненка, было не удивительно: волосы под горшок, одет в портки и худую рубаху, а лицо такое чумазое, что мог бы притвориться и бесенком.

Петр прищурился:

– Василиса, значит…

Девочка кивнула, насупившись. Петр разжал пальцы, отпуская ее рукав.

– Зачем же ты, Василиса, так одеваешься?

Вася поерзала, глянула на двери, но не убежала.

– С девок дерут сильнее, – сказала она. – Бесы говорят, с баб можно больше тепла выжать, мы привыкшие.

– А ты что?

– А я что? Мне мое тепло нужнее.

В упрямом колючем взгляде Петр вдруг увидел Сашку. Он даже сморгнул, развевая морок. Нет, не Сашка, но вызова в этих глазах было не меньше.

Правда, хватило упрямства ненадолго. Тут же замешавшись, девочка попросила:

– Ты только, барин, не выдавай меня.

– Не выдам, – пообещал Петр. – Родители-то твои где?

– Я сирота, – ответила Василиса.

И снова в твердости голоса и непоколебимости сведенных бровей Петр узнал сестру.

«Помнишь, Сандра, как мы в детстве у тетки в деревне спасали то брошенных ежей, то трехлапого лиса, то филина со сломанным крылом? Ни ты, ни я не могли отвернуться от чужих мучений. Отчего, вырастая, мы черствеем? Отчего научаемся проходить мимо?»

Петр вздохнул и поднялся.

– А ну, бери перо и беги на двор, Василиса, и отдай лису-оборотню, пусть забирает.

Подобрав платком тонкий черенок, Василиса побежала, но у дверей игровой ее перехватили.

– Ты, значит, перо спер? – рявкнул высунувшийся Макар.

– Кто там? – раздался утробный голос Анны Анчутовны. – Перо отнеси оборотню, а вора подавай сюда.

– Не надо, барин, не надо! – заверещала Василиса. – Отпусти, я не буду!

В голосе звучало столько отчаяния, что Петр не смог сдержаться. Внутри зажглось, как если бы они тащили Сашку. Он ворвался в комнату, в проходе столкнувшись с Лонжероном.

– Отпустите мальчика! – сказал он, скрывая волнение.

Анна Анчутовна внутри сидела, развалившись, в кресле, и выглядела полной жизни. Щеки ее вновь раскраснелись, лоб лоснился.

– Тащи его сюда, вот где у меня эта шельма…

Василиса взбрыкнула и попыталась вывернуться, но Макар ухватил ее за волосы на макушке и вручил Анне Анчутовне.

– Отпустите, – еще ровнее повторил Петр. – Вреда нет, перо вернули.

– Да знал бы ты этого щенка, князь. – Анна Анчутовна схватила Василису за ворот и потянула ближе. – Бесполезная душонка, искры на один пшик.

Она сжала хватку, и Василиса забилась в ней воробушком.

– Отдайте мальчика мне! – не выдержал Петр. И, решившись, добавил: – Я заплачу.

Анна Анчутовна остановилась.

– Зачем он тебе сдался?

– Это мое дело, – отрезал Петр. – Я расплачусь теплом. Вы же хотели – берите.

– Вы сошли с ума? – шикнул Лонжерон. – Немедленно прекратите донкихотствовать! Вы вернули перо, можете считать себя героем, довольно!

Но Петр не слушал.

– Берите столько, сколько сможете, – сказал он, протягивая ладонь. – Пока сами не остановитесь.

Анна Анчутовна кровожадно всхрапнула и оттолкнула Василису.

– Вот это дело, – сказала она, делая знак, чтобы Макар подкатил ее ближе. – Вот это я понимаю…

– Значит, по рукам?

– По рукам, князь. Забирай душонку. Как только вылетит за мои земли – свободна.

Она протянула ладонь с маленькими поросячьими пальцами, перевитыми у основания золотыми перстнями, и поманила Петра, как ребенок, требующий игрушку.

Петр задержал дыхание, готовясь, но бесовская хватка все равно проморозила до костей, прострелила ледяным гвоздем от руки до сердца. В груди потяжелело, будто легкие набили камнями, колени подогнулись. Стало невыносимо, и Петр подался было назад, но Анна Анчутовна вдруг поднялась на ноги, нависая теперь, придавливая тушей, и захрипела в самое ухо. Обеспокоенный Лонжерон сделал было шаг ближе, но Макар преградил ему путь.

Петр с трудом держался. Глаза высохли, язык пристал к небу. Анна Анчутовна над ним довольно урчала и ненасытно трогала – руки, плечи, сжимала так, что хрустели мышцы и трескалась кожа.

Едва ворочая языком, Петр все подбадривал: