Война и потусторонний мир

– Ко мне.

Синица придвинулась, пристально посмотрела.

– Отдай мне его! – сказала она вдруг с жаром.

Александра посмотрела на нее с удивлением. Разве можно о таком спрашивать?

– Прости, госпожа Синица, но это невозможно.

– Да погоди ты отказываться. Я тебе что хочешь за него предлагаю, у меня богатство, сила есть, оружие, лошадь взамен выбирай любую…

– Не отдам.

Синица цокнула языком в досаде.

– Ну чего ты? А хочешь… а хочешь домой вернуться? Раз живой, значит, можешь перейти границу – мы проводим, мы знаем место.

Александра помрачнела, чувствуя, что Синицу мало что остановит и скоро ее просьбы превратятся в угрозы.

– Мне нет дороги назад без Делира. Сама посуди, мы с детства вместе, и он не в первый раз меня спасает, выносил и из битвы, и от французской погони – а теперь узнал и после смерти. Разве такого продают?

Злость мелькнула в глазах Синицы.

– Ах так, значит? В яму тебя посажу! К собакам!

– И сажай! – отрезала Александра. – Только помни, что если б ты хоть вполовину так любила своего черкеса, как я Делира, ты бы поняла, что отдать боевого товарища невозможно, и не потребовала бы от меня предать друга.

Мгновение Синица все так же злобно смотрела на нее, а потом расхохоталась.

– Проверяла я тебя, Быстров. – Она с размаху хлопнула Александру по спине. – Оставляй себе своего красавца, дам тебе для него богатое седло и позолоченную уздечку.

Александра повела лопаткой, куда пришелся душевный удар, а Синица все продолжала ухмыляться:

– Эх, ты же вылитый соловей, Быстров. Страха не знаешь, лошадь в обиду не дашь, может, ты еще и свистишь?

– Нет, – призналась Александра. – На гитаре играю.

– Играешь? – Синица подняла брови. Хмыкнув, она обвела зал взглядом. – А ну-ка, Сорока, передай мне гитару! Ну держи, Быстров, спой нам. Тише вы, эй, – окликнула она галдящих соловьев, – живой нам сейчас петь будет.

Зал затих, на Александру устремились подозрительные взгляды – такие колючие, что она почувствовала себя подушкой для иголок. Однако за инструмент взялась не дрогнув – не впервой играть для целого полка, тем более что гитара и в самом деле оказалась леворукой. В этом деле главное ведь что? Главное – подобрать правильную песню.

– Конь боевой с походным вьюком, – начала она, перебрав струны в первом аккорде. Прокашлялась, подкрутила пару колков, подстраивая под свой голос, и запела:

– Конь боевой с походным вьюком
У церкви ржет – кого-то ждет.
В ограде матка плачет с внуком,
Красотка слезы горьки льет…

Как всегда в музыке, она мгновенно забыла, кто она и где. Ушло все – звание, происхождение, принадлежность к полу. Осталось только неназываемое, необъяснимое чувство, трепетное ощущение, которое рождалось в груди во время пения и которое хотелось передать, из ладоней в ладони, каждому, кто сидел напротив.

Александра не ошиблась с выбором песни. Поняв с первых же слов, что речь пойдет о лошади, соловьи прислушались. В том месте, где отец дарит сыну лихого коня, носившего его самого «в огонь и из огня», они придвинулись, сочувственно кивая. На прощальном наставлении отца, что лошадью следует дорожить, одобрительно заохали, на строчках же «И лучше сам ты ешь поплоше, а лошадь в холе содержи…» и вовсе подскочили, помогая теперь с припевом. Глядя в их восхищенные лица, Александра запела еще с большим чувством – мелодия шла от сердца, аккорды брызгали из-под пальцев. На подъеме и полном голосе она дошла до пика, до самого героического момента, где воин обещает не посрамить честь семьи, мощно отбила ритм по самому телу гитары – и мгновение спустя упала до шепота, поглаживая струны едва слышимым перебором: воин в последний раз обнялся с родителями, с молодой женой и детьми и отправился в бой, навстречу неизвестной судьбе.

К этому моменту в шатре не осталось сухих глаз. Соловьи утирались платками, рукавами и бородами, шмыгали в усы и нестройно выводили: «Конь боевой с походным вьюком у церкви ржет – кого-то ждет…»

Когда песня затихла, Синица обтерла щеки по-детски, кулаками, и снова хлопнула Александру по спине, но на этот раз нежнее.

– Ну, Быстров, ты и шельма. Нравишься ты мне, ох нравишься… Как он нас, а? – обратилась она к соловьям. – Ну хорош, хорош. А повеселее что умеешь? А то смотри на этих воинов, им завтра в поход, а они сопли подбирают.

Александра задумалась. Повеселее, значит?

– Есть у нас в полку песня, – начала она, заранее краснея. – Лучше даже сказать, дразнилка…

Она прижала струны в нехитром аккорде:

– Соберемтесь-ка, друзья,
Да споем про журавля!
Жура-жура-жура мой,
Журавушка молодой.

Песня-дразнилка неизменно встречалась в полку одобрительным ревом. Пели ее тогда, когда на столах не оставалось места от пустых бутылок. Слова гусары знали наизусть, но с каждым исполнением к ней прибавлялись сочиненные прямо по ходу куплеты.