Война и потусторонний мир

Идти пришлось недолго, дорога привела прямиком к пепелищу, с той стороны, где журчал небольшой ручей. Обугленный скелет избы стоял посреди выжженной поляны, и ветер поднимал клубы золы, словно мошкару. На углях сидел ребенок, девочка в обгоревшем по подолу сарафане и ярко-синей косынке. Позади нее, среди головешек, зияла дыра прохода. Не сдерживаемый крышкой, оттуда валил грязный комковатый дым.

Заслышав гостей, Синюшка тяжело поднялась. При виде Малахии Врановны глаза ее распахнулись, а пальцы скрючились. Она сделала шаг, будто думая наброситься, но потом отступила. Взгляд ее метнулся на Петра, но потом вернулся к Хозяйке и затаился, неотрывный и даже звериный, выжидающий лучшего момента.

Тяжело дыша, немного позади остановились остальные. Азовья Врановна сделала шаг навстречу.

– Здравствуй, Нюшенька, – сказала она, прижимая руки к груди. – Как ты тут поживаешь?

Синюшка скривилась то ли от ее вопроса, то ли от самого голоса, и все так же не сводила глаз с Малахии Врановны. Та подошла ближе и остановилась.

– Ну здравствуй, сестрица.

Синюшка некоторое время смотрела на нее, а потом сделала жест, которым гостей приглашают располагаться.

Малахия Врановна прищурилась.

– Нет уж, некогда нам. Мы по делу.

– Да-да, по делу, – повторила Азовья Врановна задумчиво. – Послушай же… есть человек, живой, которого требуется привести сюда через твой колодец. – Повернув к ней зеркальце, она показала картинку: – Вот этот. Узнаешь место? Сможешь?

Синюшка чмокнула губами, звук походил на фырчанье лошади. Трудно было понять, согласие это или протест.

– Сделаешь – заслужишь прощение, – веско произнесла Малахия Врановна.

При слове «прощение» все лицо Синюшки пришло в движение. Брови задергались, глаза выпучились, челюсть задрожала. Она распахнула рот, поводя обрубком языка, словно тыкая им в старшую сестру, но Малахия Врановна оставалась невозмутимой.

– Да, это не исправить, – сказала она, слегка отвернув голову, – но жить сможешь где хочешь и силу вернешь.

От этих слов Синюшка покорилась. Постояла, разглядывая свои босые черные ноги, а потом шагнула к сестре. Подняв руку, указала на брошь-ящерку у той на груди.

Глаза Малахии Врановны полыхнули.

– Об этом и не думай! Мне это Данила сделал, мне! – рявкнула она, обхватывая камень пальцами. – Сделай, что говорю, или сиди на куче пепла до конца тьмы!

Синюшка отступила. Взяв у Азовьи из рук зеркало, она еще раз посмотрела в него и повернулась. Крошечные детские ступни ее зашуршали по золе туда, где клубился дым. Опустившись перед колодцем на колени, она закрыла глаза. Плавно повела плечами, раскачиваясь в такт неслышимой песне. Лицо ее разгладилось, косынка сползла, а волосы расплелись и заколыхались, как если бы она и в самом деле нырнула головой в толщу воды, в самый колодец. Губы беззвучно задергались, вытягиваясь вперед, словно подзывая кого-то. То и дело она опускала голову в туман и каждый раз выпрямлялась более взрослой.

Дозрев до молодой девы, она замерла. Чему-то кивнула, улыбнулась и резко сунула руку в колодец. Повела, помешала дым, словно выискивая рыбу, и вдруг – ухватилась. Волосы ее опали, глаза распахнулись, она с усилием потянула свой улов и медленно поднялась с колен. Вслед за ее рукой из колодца показалась чужая. Большая, крепкая, обтянутая белой, чуть грязноватой манжетой.

Юнкер, выбравшийся на поверхность, был одет в помятый офицерский мундир и залепленные грязью сапоги. Большой и хорошо сбитый, он двигался сонно и смотрелся осоловелым телком, околдованным Синюшкой. И все же даже так глаза его, как и описала Лиза, казались добрыми, а на щеках, будто пришитые большим стежком к челюсти, красовались глубокие ямочки. Трудно было поверить, что человек такой наружности способен на зверство.

Петр даже обернулся в неверии.

– Он, – еле слышно отозвалась Лиза.

Малахия Врановна протянула руку, но Синюшка не спешила передать юнкера ей. Вместо этого она разжала пальцы – и тот немедленно ожил. Пришел в себя. Заозирался, тонко закричал и перекрестился, увидев Ольгу, а потом и Лизу, и дернулся назад.

– Держи его! – предупредила Малахия Врановна.

Еще раз вскрикнув, юнкер бросился в противоположную сторону. Туда, где, скрываемые плотным туманом, белели Лихие земли. Страх придал ему сил, он в несколько прыжков скрылся в спасительной пелене. Синюшка захихикала.

– Ах ты!.. – крикнула Малахия Врановна. – Что ж ты… Ловите!

Лонжерон бросился в погоню, нырнул в туман, но тут же закашлялся, вдохнув отравленного воздуха, и вернулся, прикрывая рукой раскрасневшиеся глаза. Елисей коротко заскулил. Лиза попыталась отправиться следом, но Петр остановил.

– Я приведу его, – сказал он, направляя слова скорее себе, чем кому-то другому.

– Вы ранены, – напомнила Татьяна.

– Я приведу его, – мрачно повторил Петр и зашагал вперед.

В боку и в самом деле пылало, но бешенство притупляло боль. Он до последнего не верил, что человек, убивший Лизу ради побрякушек, – военный, но, увидев форму, почувствовал ненависть, накрывшую горячей колючей волной. Такой человек не имел права носить мундир. Петр отправился бы за ним и мертвый.