Война и потусторонний мир

У Петра скрючились пальцы. Впервые он пожалел, что у него нет клыков, – этой твари хотелось впиться в горло. Зарычав, он в полном забытьи бросился на мерзавца, но тот наконец понял, что сон сном, а пришло время спасать шкуру. Он вырвался, но Петр схватил снова. Рванул за ворот что было силы, только силы осталось не так уж много, не в пример молодому быку в юнкерской форме. Пальцы скользнули, цапнули пустоту, а следом висок онемел от удара. Кажется, попали локтем. Петр отступил, затряс головой, пытаясь вернуть зрение, ударил вслепую. Что-то хрустнуло под кулаком, будто корка свежего хлеба, на костяшки брызнуло. «Гроза носов», да уж.

Юнкер ударил снова. В бок слева, где под повязкой пульсировала рана. Петра подкосило. Показалось, его перерезали надвое, и верхняя и нижняя части тела сейчас по отдельности шлепнутся на пол. Он стоял, пошатываясь, и слушал метнувшиеся прочь шаги. Пот брызнул с кончика носа, сердце шумело. «Не-у-пу-сти, не-у-пу-сти», – отстукивало оно в скачущем ритме. Нет, этого – не упустит.

Петр разогнулся. Подлец не мог далеко убежать. Если только в ушах перестанет биться так сильно, Петр услышит. Шатаясь, он прошел в одну сторону, в другую – ничего. Сжимая зубы от нового приступа боли, он согнулся – и увидел ярко-клюквенные капли на соли под ногами. Они забирали влево, за камень. Петр рванулся по кровавому следу, но там было пусто. А в следующий момент на него набросились сзади, сдавили и обхватили шею локтем. Глаза заслезились, в нос ударил запах табака и влажного пота. Захват сзади был тугой и такой крепкий, что, когда юнкер попятился, отдаляясь от колодца, ноги сами замельтешили по соленой корке. Вдалеке проступили неясные тени, донеслись крики, но слов было не разобрать. Один силуэт стал ненадолго четче и тут же нырнул обратно, растворяясь.

Когда лес окончательно скрылся за туманом, локоть дернулся, а потом разжался. Петр рухнул на острую каменную крошку. Затылок обожгло, будто это была доска с гвоздями острием наружу. Сверху навалилась невыносимая тяжесть, горло сдавило сильнее. Глаза стали закатываться, Петру показалось, он видит внутрь головы. Следовало бороться, сделать хоть что-то, но руки по-отрубленному лежали. Он открыл рот, силясь сделать хоть полувдох, отдалить смерть на полушаг…

Что будет, когда он умрет в Лихих землях? Лонжерон говорил, они станут домом для его духа навечно?

Тяжесть дернулась и исчезла, мелькнуло облако нестерпимо рыжего света. Рядом взвизгнули, завозились, кто-то грозно рыкнул. А потом раздался влажный булькающий хруст, будто курице перегрызали горло. И стало тихо. Разве что-то мягкое невесомо опустилось на землю. И испустило тоскливый стон.

Петр с трудом поднялся на четвереньки. Голова еще гудела, в глазах расплывались чернильные кляксы, и он пополз. Уткнулся в жесткое и неподвижное, покрытое намокающим юнкерским мундиром. Бросил. Пополз дальше, туда, где светилось сквозь черноту огненное пятно в капитанских эполетах. Вот запахло мехом, вот ладони погрузились в бесконечную пушистость. Петр сжал в кулаках нежный подшерсток. Нащупал тряпочно-тонкие уши, мохнатые щеки, колючие усы. Прижал ладонь к сухому кожаному носу – из него не вырывалось ни выдоха…

«Отчего я такой трус? Если мне только представится возможность – я клянусь, я последую вашему примеру!»

Глупый… глупый…

Петр обхватил худое тело руками, прижал. Шатаясь, поднялся. Подался вперед, потом назад, но это было бесполезно: куда идти, если со всех сторон белая вата? Мир перекувырнулся, «вперед» и «назад» потеряли смысл, вокруг смыкалось плотное душащее одеяло.

И тут вдалеке послышался тонкий, тоскливый лисий вой. Он беспокоился и звал туда, где ждали. Петр переставил одну ногу, вторую. Снова и снова. Он шел, спотыкаясь, до тех пор, пока в редеющем тумане к нему не метнулась, изрыгая проклятия, клыкастая тень и не выхватила лиса из рук.

Петр опустился на обгорелую землю, рядом с родником. Мысли вязли. Кажется, ноги его потяжелели до валунов, и он упал лицом во что-то ледяное и журчащее. Кажется, последним усилием он опустошил шкатулку в воду. «Угорь, угорь, сон свой сбрось…»

Тело медленно и неотвратимо превращалось в камень, и, когда он закончил шептать, губы застыли. Сквозь соль в глазах он видел, как рыжее тело уложили на землю, как Лонжерон разорвал мундир, как Татьяна ощупала грудь и шею – и как отступила. Как Лиза склонилась, но из горла ее вырвался не плач, а тот самый звериный вой. А в следующее мгновение девушка исчезла – легкое белое платье вспорхнуло и опало, а на ее месте закружилась чернобурая лиса. Ткнувшись носом в бездвижную морду, она снова взвыла, на этот раз отчаянно-коротко, и метнулась в сторону леса. Рассветные блики прыгнули по серебряным всполохам гладкого меха между деревьев.

Петр взглянул на Елисея, но сознание его, видимо, ускользало. Потому что вместо лиса на земле перед ним теперь лежал человек. Мальчик лет семнадцати в капитанском мундире, с копной рыжих волос и смешным длинноватым носом. Тонкая бледная кожа горела искрами веснушек. На подбородке засохла чужая кровь.