Война и право после 1945 г.

Война в воздухе показала четко, как на хорошем рентгеновском снимке, чт'o же произошло с классическим правом войны, когда оно подверглось уничтожающим ударам тотальной войны, ведущейся с применением радикально новых видов вооружений и техники. При действиях в этой однородной среде, когда столь большой ущерб мог быть нанесен столь быстро и с таких больших расстояний, право пострадало гораздо больше, чем в военных действиях на суше и на море; в то же время здесь было гораздо меньше тех уравновешивающих условий, которые, очевидно, имелись при ведении войны на суше и на море и способствовали по крайней мере частичному соблюдению норм права и поддержанию личной приверженности участников его основополагающим принципам. Но во всех случаях результаты были неоднозначными. В целом их можно охарактеризовать следующим образом. Правительства и военачальники по большей части соблюдали законы, если с их точки зрения такое поведение отвечало их собственным интересам – интересам, которые могли быть продиктованы просвещенностью, великодушием и дальновидностью, но в равной степени могли сводиться к простой выгоде. Если же такое суждение об интересах не сформировалось, то право и гуманитарные побуждения, на которых основаны его принципы, не имели влияния и не играли никакой роли (за исключением элементов пропагандистского характера) в крупных вопросах политики и стратегии, хотя и могли влиять на принятие менее значимых решений тактического и личного характера.

Из этого накопленного в течение Нового времени опыта можно, по-видимому, извлечь два урока, имеющих отношение к соблюдению и внедрению права войны. Первый урок состоит в том, что самое полное и добросовестное его соблюдение зависит прежде всего от фундаментальной предрасположенности к рыцарскому поведению – готовности идти на риск и нести потери во имя правильности исполнения правовых норм или принципа гуманности. Такого рода жертвенность ради соблюдения закона по вполне понятным человеческим причинам встречается не слишком часто, а по описанным выше практическим соображениям в любом случае вероятнее всего может иметь место тогда, когда малые группы и отдельные индивиды могут извлечь прямой моральный смысл из того, чт'o они делают и для кого именно, выбирая противоположный конец шкалы принятия решений по сравнению с такими политически распространенными установками, как «сделать все ради спасения жизни одного из наших ребят»[54]. Мало было на свете таких военачальников, которые во время весьма дорогостоящих штурмов хорошо укрепленных городов воздержались от воздушных бомбардировок ради спасения гражданского населения, как это сделал Макартур в Маниле в начале 1945 г. (Такую готовность нести бремя ради других не следует смешивать с готовностью понести самоубийственные потери ради эгоцентрических соображений, пусть даже в масштабе некоторого коллектива во имя религиозных и/или политических принципов, как это особенно ярко проявляется в японской этике императорского воина.)

Второй урок состоит в том, что не следует ожидать большого эффекта от перспективы суда и наказания – угрозы, которая неожиданно приобрела столь серьезный масштаб вследствие итогов Второй мировой войны. Какими бы ни были мотивы сознательного решения совершать законные и гуманные поступки вместо того, чтобы совершать безжалостные деяния или просто делать то, что легче (а эти мотивы могут быть весьма различными – от мук совести до юридического педантизма), едва ли в войне 1939–1945 гг. среди них присутствовал страх будущего наказания за неправомерное поведение. Объединенные Нации, начиная с 1943 г., все больше демонстрировали свою решимость привлечь к суду «военных преступников» (еще одно новое популярное выражение). Офицеры и гражданские служащие стран Оси, которые хоть что-то знали о последствиях 1914–1918 гг. и имели возможность сравнивать положение своих стран тогда и теперь, не сомневались, что будет предпринято что-то в этом же роде. Но профессиональные военные, инстинктивно или исходя из принципа склонные предполагать, что, когда они делают что-то неблаговидное по причине военной необходимости или по политическому приказу (чем они, естественно, оправдываются перед самими собой), они делают только то, что сделал бы любой профессиональный военный в подобных обстоятельствах, не могли заставить себя поверить, что из этого получится что-то серьезное. Офицеры вермахта, после окончания военных действий привлеченные к суду по обвинению в уголовных преступлениях, часто бывали искренне удивлены. Право войны, по их убеждению, не предусматривало такой возможности, и это их убеждение имело под собой определенные основания. Военные трибуналы победивших союзников, применяя это право, в действительности оправдали многих из них.