Война и право после 1945 г.

В те же месяцы и годы, когда судебные процессы о военных преступлениях продвигались к своему завершению, параллельно и незаметно происходил систематический пересмотр женевской части корпуса права. Результатом этого процесса стали четыре Женевские конвенции, принятые летом 1949 г. Обдуманно направляемый Международным Комитетом Красного Креста и заключенный в разумные с точки зрения этой организации рамки пересмотр настолько затянулся и был, собственно говоря, настолько лишен какого-либо драматизма, что практически не привлек к себе какого-либо внимания широкой публики. Тем не менее некоторые из дискуссий и достижений в рамках этого процесса немало заинтересовали бы наиболее вдумчивых представителей общественности. «Нюрнбергская» и «токийская» истории вызвали с самого начала большую известность и до сих пор занимают внимание историков. Что касается «женевской» истории, то она, хотя и связана содержательно с двумя другими и, как и они, входит составной частью в общую историю права войны, до сих пор практически не рассказана, разве что одними юристами другим юристам по причинам профессионального интереса и их профессиональных соображений[76]. Эту историю можно рассказать подробнее (и она безусловно этого заслуживает) и в более историческом ключе.

На подступе к Дипломатической конференции

Официальным началом процесса выработки ЖК послужило письмо, направленное 15 февраля 1945 г. президентом МККК правительствам и национальным обществам Красного Креста, в котором излагалась предварительная программа действий и содержалась просьба о помощи в сборе документации. Реакция правительств различалась в соответствии с их пониманием приоритетов – в конце концов, почти для всех война еще продолжалась! – а также их восприятием Женевы. Письмо Макса Хубера, например, совершенно не было неожиданностью для Вашингтона. Обычное для должностных лиц американского Красного Креста тесное сотрудничество с администрацией уже предусматривало подготовку пересмотра программы. В Вашингтоне инициатива Женевы была воспринята как совершенно естественная. На Уайтхолле, с другой стороны, она показалась странной и вызвала раздражение. Еще раньше, осенью, канадский Верховный комиссар в Лондоне, знавший о планах МККК и явно одобрявший их, обнаружил, что «господин Робертс, глава отдела МИД по делам военнопленных» неожиданно резко отозвался о мнении, что Великобритания могла бы, или ей следовало бы, найти время для этих планов «во всяком случае в течение пяти лет»[77]. Не все британские чиновники были столь негативно настроены по поводу сотрудничества. В последние месяцы 1945 г. сотрудники Уайтхолла большей частью проявили достаточную готовность добавить к числу своих забот еще и эту, и среди тех, кто действительно «делал конвенции» (как они обычно выражались), было достаточно понимания той степени, до которой было возможно их усовершенствование. Но был ли МККК подходящей структурой для управления процессом, и если да, то на каких условиях Великобритания должна признать его и взаимодействовать с ним, – вот вопросы, которые заставляли Уайтхолл нервничать в гораздо большей степени, чем аналогичные ведомства в других столицах, доступ к официальным документам которых я смог получить. Великобритании потребовалось немало времени, чтобы принять решение присоединиться к остальным[78].

Существо этого общего предприятия несколько прояснилось с появлением письма Хубера «Большой пятерке» (США, СССР, Великобритания, Франция и Китай) 5 сентября 1945 г., в котором официально предлагается при первом же удобном случае созвать совещание «правительственных экспертов». СССР в конце концов отказался участвовать под предлогом, что «предварительное изучение вопроса» еще продолжается. Остальные четыре государства, кто раньше, кто позже, ответили положительно, но тянули слишком долго, чтобы «эксперты» могли собраться так быстро, как надеялся МККК[79]. Конференция правительственных экспертов, посвященная изучению конвенций о защите жертв войны, исключительно важная для взятия на себя правительствами определенной меры ответственности за процесс, была созвана только в апреле 1947 г.

В этом месте удобно было бы обрисовать некоторые политические и психологические аспекты этой истории, без которых ряд событий невозможно будет понять, а именно установки, «умонастроения», если так можно выразиться, наиболее важных действующих лиц, которые по необходимости были государствами, за исключением самого МККК. Было совершенно очевидно, что государства будут подходить к делу, имея в виду хотя бы отчасти политические цели. Гораздо менее очевидным было то, что в этом была политика и с точки зрения Красного Креста.