Война и право после 1945 г.

Такого рода сдержки и регуляторы, хорошо известные в международных отношениях в мирное время, появляются в обличье права войны, чтобы выполнять более или менее ту же самую функцию во времена не столь мирные. Некоторые элементы права войны действительно предоставляют первые поразительные примеры подобных добровольно налагаемых ограничений на свою суверенную автономию. Например, IV Гаагская конвенция (к которой присовокуплены правила ведения сухопутной войны) содержит в преамбуле знаменитое заявление, что вне зависимости от того, что именно говорится или не говорится в этих правилах, гражданское население и комбатанты «остаются под защитой и подпадают под действие принципов права наций, исходящих из обычаев цивилизованных людей, законов гуманности и предписаний общественного сознания»[73]. Ст. 22 и 23 правил содержат перечень четко сформулированных абсолютных запретов, следующих за подтверждением старого принципа, гласящего, что «воюющие не пользуются неограниченным правом в выборе средств нанесения вреда неприятелю».

Итак, к началу XX в. ограничение собственного суверенитета государствами уже постепенно набирало силу. Однако этот факт, насколько мне известно, не комментировался в подобных терминах. Националистский политический климат не располагал к таким признаниям. Гордость и честь государств требовала от них выглядеть абсолютно независимыми друг от друга. Более того, не подлежит сомнению тот факт, что какие бы обязательства, двусторонние или многосторонние, государства на себя ни брали, они со всей очевидностью сохраняли власть отбросить их в момент кризиса при условии, что они готовы к последствиям (в спортивных кругах это называется «профессиональным фолом»). Ответственные лица из числа тех, для кого благоразумие – не пустое место, будут, конечно, склонны стремиться просчитать, каковы будут последствия такого отказа, но история показывает, что эти последствия по большей части выходят за пределы возможности рациональной оценки. Решение германского правительства (принятое, нужно отметить, не в крайних обстоятельствах надвигающегося поражения, а в погоне за ускользающей победой) отбросить то немногое, что осталось к началу 1917 г. от норм, регулирующих подводную войну, показывает, насколько ошибочными могут быть такие расчеты. Практически непосредственным следствием этого решения было вступление США в войну – и Германия ее проиграла. В конечном счете действие, направленное на улучшение своего положения, как оказалось, имело следствием плохо просчитанный риск. Такой же ошибочной оказалась оценка более сложного риска, связанного с действиями Японии четверть века спустя, когда без объявления войны или чего-либо подобного она уничтожила большую часть военно-морского и военно-воздушного флота США на Гаваях и Лусоне. Расчеты Японии в отношении ответной реакции американцев оказались абсолютно неверными. Однако высшая мудрость возобладала, когда Великобритания и Германия во время Второй мировой войны, каждая, в свою очередь, оказавшись на грани кризиса, решали, не отречься ли им от взятых на себя обязательств по поводу химической войны. Они решили этого не делать[74].