Война и право после 1945 г.

Другая группа государств во главе с СССР стремилась использовать преамбулу, чтобы пропагандировать собственные идеи по поводу того, что, по их мнению, было главным в конвенциях (например, нюрнбергские принципы, а не Верховное Существо), а также продвигать, чего они намеревались достичь (например, распространения убеждения, что несоциалистические государства на самом деле не заинтересованы в предотвращении или ограничении войны)[64]. Напряженные и кропотливые усилия по достижению компромисса никого не удовлетворили. Кроме того, на конференции – что было необычно для такого рода мероприятия, на котором в основном все происходило гладко и оперативно, – возникла немалая путаница в отношении того, за что именно проводится голосование и кто за что проголосовал. Досада и разочарование стали доминирующим ощущением, когда путаница и взаимное непонимание привели к неожиданному исходу голосования: преамбулы не должно быть вообще[65]. Разумеется, такой исход не соответствовал ожиданиям большинства делегаций. Вопрос о том, подорвала бы преамбула, приемлемая для признающего религию большинства, авторитет конвенций в глазах остальных стран, отвергающих религию, остается чисто спекулятивным. Но что, по-видимому, несомненно, так это тот факт, что включение прав человека, точно сформулированных в первоначальной, минималистской преамбуле, само по себе было приемлемо для всех участников дипломатической конференции 1949 г., причем до такой степени, что воспринималось как само собой разумеющееся[66].

Столь же очевидной для участников, с одобрением наблюдавших за восходящим солнцем прав человека, было то, что новые конвенции в существенной степени были отражением этого процесса: «права человека, действующие на арене войны», как довольно неожиданно заметил один американский армейский юрист на ежегодном совещании Американского общества юристов в области международного права, проходившем в 1949 г. и посвященном МГП[67]. С самого начала активную деятельность в этом отношении развил Дж. И. А. Д. Дрейпер, чья книга «Конвенции Красного Креста» (The Red Cross Conventions), вышедшая в 1958 г., сделала его ведущим авторитетом в этом вопросе, каковым он и оставался до конца жизни. Хорошее знакомство этого католического ученого с доктриной естественного права обнаруживается в его выводе о том, что конвенции «подтвердили, если такое подтверждение было нужно, что международное право наделяет правами и обязанностями как отдельных людей, так и государства». Затем он перечислил то, что было достигнуто этими конвенциями «в области прав человека», и указал, что «в том, что касается как определения правовых норм, так и принуждения к их исполнению», конвенции ушли «намного дальше, чем Европейская конвенция по правам человека 1950 г.»[68]. Конвенцию о защите гражданского населения он описал как «воистину правовую хартию фундаментальных и детально проработанных прав человека во время вооруженного конфликта»[69]. Исходя из того, что он говорит об общей статье 3 Женевских конвенций в главе 1 своей книги и в «дополнительных соображениях», опубликованных несколькими годами позже, представляется вероятным, что он придерживался мнения, которое с тех пор стало общепринятым, что она представляет собой декларацию прав человека в миниатюре[70]. Еще один авторитетный юрист, Р. Квентин-Бэкстер, служивший представителем Новой Зеландии в Женеве в то время, когда разрабатывались конвенции, позднее снова обратился к уникальному значению этой общей статьи, ознаменовавшей то, что «впервые со времени создания ООН государства признали в договорном инструменте определенную степень своей подотчетности перед международным сообществом за действия в отношении собственных граждан»[71].

Принимая точку зрения Квентина-Бэкстера в отношении сорока беспокойных лет истории прав человека, мы можем увидеть, что право в сфере прав человека на протяжении многих лет не было подспорьем гуманитарному праву, как Дрейперу и другим это поначалу виделось. Государства немедленно обнаружили, что они могут с большей безнаказанностью игнорировать Всеобщую декларацию прав человека, чем утверждать (невзирая на все доказательства), что к их внутренним беспорядкам не следует применять общую статью 3. Единственный обязательный для применения документ по правам человека, последовавший вскоре после ВДПЧ, а именно тот, который был принят в 1950 г. Советом Европы, действует применительно к той семье государств, которая менее всего была склонна считать его обременяющим и неудобным. Другие регионы и государства не торопились последовать за Европой. Еще задолго до того, как Международный пакт о гражданских и политических правах 1966 г. смог привлечь достаточно подписей для вступления в силу, кошмары внутренних войн, происходивших в 50—60-е годы, привели к осознанию того факта, что международное право в сфере прав человека приносило, по крайней мере в тот период, еще меньше пользы, чем женевские и гаагские законы, относящиеся к смежной области МГП.