Война и право после 1945 г.

Риторика по поводу суверенитета звучит, как и всегда, громко, но со времен Второй мировой войны смысл риторических заявлений все больше расходится как с практическими механизмами, так и с этическими принципами международного порядка. Практические механизмы – финансовые и коммерческие институты, региональные организации, оборонительные союзы, ООН и все ее агентства и т. д. – мы не рассматриваем. Сфера наших интересов – этические принципы и их правовое выражение. Победители 1945 г. оказались на наименее шаткой основе продолжающейся солидарности в своем общем праведном гневе по поводу того, чт'o нацистская Германия сотворила с народами, оказавшимися под их властью, – не только вражескими (что само по себе было достаточно плохо), но и со своим собственным народом. Энтузиазм по поводу наказания за злодейство и сотворения лучшего мира завел их (победителей) на нетронутую правовую территорию. Они столкнулись с проблемами, которые были вкратце перечислены в начале этой главы. Существующее международное право могло лишь в самых общих чертах дать основания для осуждения за преступления против граждан вражеских государств и населения оккупированных территорий. Оно едва ли могло создать основания, на которых можно было бы осудить или хотя бы заклеймить позором то, что правительство или кто-либо из его должностных лиц делали со своим собственным народом. Разумеется, правительства с незапамятных времен были вправе подвергать поношению те ужасы, которые происходили в других странах, но это всегда был политический акт, влекущий за собой соответствующий риск, и он никогда не имел более весомого юридического обоснования, чем могло предоставить предполагаемое право гуманитарной интервенции – право, расцениваемое всеми сторонами, кроме той, которая им пользовалась, как не более чем изящное прикрытие для эгоистической Realpolitik, чем, согласно представлениям историков, оно обычно и было. Поэтому различные шаги, предпринятые в 1945 г. и позднее, которые имели целью регулирование того, что государства делали со своими народами, стали поразительным новшеством, беспрецедентным посягательством на суверенитет государства в том виде, как он всегда понимался и до недавнего времени практиковался; ограничением свободы государств жестоко обращаться с людьми в мирное время, поразительно похожим на контроль, обеспечиваемый правом войны, над действиями государств по отношению к населению (противной стороны) в военное время.

Необходимо признать, что эта многообещающая программа выходила далеко за пределы того, что могло быть достигнуто. Не дать государствам в своей внутренней политике делать то, что делалось в гитлеровской Германии, безусловно, было хорошим делом, но был ли другой способ достичь этой цели, кроме как уполномочить государства вмешиваться в действия друг друга – действия, которые они же сами упорно рассматривают как их внутреннее дело? Победители, озабоченные моралью, в данном случае столкнулись с одной из многочисленных граней своей вечной дилеммы: как далеко рискнут они зайти в расследовании злодеяний побежденных, без того чтобы вызвать неприятные ответы tu quoque[75] или создать прецеденты вмешательства, которые впоследствии доставят неудобства? Острый осколок этого аргумента tu quoque, проникший через выставленные организаторами Международного военного трибунала в Нюрнберге барьеры, здорово помог при защите командующего немецкими подводными лодками адмирала Дёница. Сам по себе факт, что этот довод больше практически не применялся, не лишает силы приговоры трибунала обвиняемым, признанным виновными в военных преступлениях и преступлениях против человечности. Но возможности аргумента tu quoque выходили далеко за рамки конкретного судебного применения. Нюрнбергский процесс в целом не имел морального авторитета в глазах тех, кто, глядя на двух русских судей, сидящих бок о бок с судьями из Великобритании, США и Франции, уже знали или начинали понимать, насколько чудовищной была внутренняя политика в сталинской России; а ни одно государство не воспринимало с такой чувствительностью свои суверенные прерогативы, как СССР.