Война и право после 1945 г.

Отсутствие СССР в Стокгольме в 1948 г. не помешало ему в 1949 г. стать горячим приверженцем стокгольмских текстов. «Можно только догадываться об их истинных намерениях», – сообщал глава канадской делегации в Оттаву 19 мая. «Безусловно, странно видеть советское правительство в роли сторонника стокгольмского проекта со всеми его существенными ограничениями прав суверенных правительств во время войны»[134]. Но эта проблема существовала недолго. Шли недели, и можно было видеть, как советская делегация все больше разделяла мнение «реалистов» в вопросах безопасности государств и фактически превзошла их, когда речь зашла о международном наблюдении. Однако СССР и его блок остались демонстративно верны ревностному гуманитарному тону стокгольмских текстов. Довольно скоро выяснилось, что одной из их политических целей было представить государства, которые критически подходили к текстам, как врагов человечества, а государства, которые восторженно их принимали, соответственно как друзей.

Как друзей человечества, а также, по естественной связи идей, друзей мира. Основная тактика советского блока, которая постепенно становилась все более очевидной, состояла в том, чтобы подчеркивать его приверженность миру путем предложения таких поправок к текстам, на первый взгляд призванных ограничивать войну, против которых обязательно бы выступили западные «реалисты». Вплоть до финального атомного сюжета, который оказался «ключевым моментом конференции» (по словам полковника Ходжсона), основной линией продвижения к этой цели были призывы к тому, чтобы список запрещенных Конвенцией о защите гражданского населения и подлежащих наказанию преступлений против гражданских лиц (убийства, пытки, медицинские эксперименты и т. д. – список, по которому было достигнуто всеобщее согласие) был дополнен некоторыми фразами вроде «а также другие средства уничтожения гражданского населения» или «масштабное уничтожение [гражданского] имущества»[135].

По всем западным коридорам зазвенели тревожные колокола. Стало ясно, куда ветер дует. Если определение гражданского населения жестко не ограничено теми людьми, которые находятся в руках врага либо в качестве иностранцев на его территории, либо потому, что он оккупирует их территорию, оно может толковаться расширительно, включая в себя все гражданское население вражеской страны. И на что, помимо геноцида, могли указывать все эти фразы, как не на того рода площадные и неизбирательные бомбардировки, на которых с некоторых пор стали специализироваться США, Великобритания и страны Содружества? Столкнувшись с ловко задуманной гуманитарной атакой советского блока, США и Великобритания были вынуждены защищаться и оказались перед дилеммой. «Ясно, что не следует включать ничего… что ограничило бы свободу осуществлять операции, особенно бомбардировки, – писал сэр Дэвид Роузвей (Sir David Roseway), высокопоставленное лицо в Министерстве обороны, который передавал точку зрения вооруженных сил их человеку в Женеве, господину Гарднеру. «Мы считаем, что „масштабное уничтожение имущества“ следует снабдить оговоркой вроде „за исключением тех случаев, когда это может произойти или потребоваться в ходе приемлемых действий по ведению войны“»[136]. Точно таким же образом необходимо будет смягчить фразу «уничтожение покровительствуемых лиц». «В обоих случаях, – цинично добавил он, – можно также ввести слово „deliberate“ [„намеренное“] или даже „cold-blooded“ [„хладнокровное“], если у русских есть такие слова!»

Но откровенно выступать за бомбежки мирных жителей выглядело бы так некрасиво! И американская делегация направляет в Госдепартамент длинную радиограмму, доставленную через несколько часов после того, как СССР начал новую фазу своего наступления. В ней рассматривались перспективы ситуации со всеми их неудобными последствиями. На данный момент опасность удалось предотвратить при помощи процедурного шага. Но: