Война и право после 1945 г.

Удачно посетившее сэра Харолда Сатоу (Sir Harold Satow) озарение «к явному всеобщему облегчению было единодушно одобрено и благополучно принято»[128]. Поскольку СССР с сателлитами отсутствовали на Стокгольмской конференции в 1948 г. (год, когда началась их активная борьба за мир), не было и политического давления в пользу того, чтобы включить вопросы мира и бомбардировок в тексты проектов. Разумеется, в тот мрачный год сохранение мира было у всех на уме, а ожидания прогресса в деле контроля над атомной энергией, существовавшие в 1947–1948 гг., пока что не оправдывались. Эти и другие связанные с ними вопросы часто становились предметом дискуссий. Но правительства, представленные в Стокгольме, были согласны с МККК и Лигой обществ Красного Креста (переживавшей пик активности в борьбе за равенство своего международного статуса) в том, что в текстах проектов уже содержалось достаточно много трудных и спорных позиций, так что не стоит еще больше подвергать дополнительному риску их будущее. Стокгольмские тексты отправились в Женеву, включая в себя немало такого, что могло считаться спорным по причине непрактичности, но в них не было ничего, что было бы спорным из-за того, что в 1949 г., в обстановке «холодной войны», имело политический характер. К тому же правительство Швейцарии заверило тех, кто задавал обеспокоенные вопросы, что «конференция пройдет без отклонений от гуманитарной проблематики в сторону предметов политической природы»[129].

Однако как только пришло известие о предстоящем участии СССР, стало ясно, что в дело неизбежно будет замешана политика. Прибытие делегации СССР вызвало подлинную сенсацию. Насколько я могу судить, никто из организаторов конференции не получил предварительного уведомления об этом. Разумеется, СССР одновременно со всеми прочими странами получил приглашение на конференцию, но не дал никакого ответа. Поэтому поведение союзников Москвы тщательно изучалось, поскольку в нем могли содержаться намеки на намерения самой Москвы. В конце марта британская миссия в Берне сообщила, что Чехословакия, первая из сателлитов, ответивших на приглашение, разосланное от 20 сентября 1948 г., заявила, что не приедет. Но через две недели, и всего за неделю до начала конференции, ветер переменился. Из Берна пришло сообщение, что Венгрия согласилась принять приглашение. Одно из высших должностных лиц в Министерстве иностранных дел Швейцарии сообщило находящемуся там британскому представителю, «что эта перемена в политике, происшедшая, по всей вероятности, по инструкции Кремля, вполне возможно, возвещает об аналогичных переменах у других сателлитов и может быть также связана с активизацией советской борьбы за мир». Тем временем британский представитель информировал свое руководство, что «неожиданно на совещаниях Исполнительного комитета Лиги обществ Красного Креста, происходивших в последние недели в Женеве, появилась советская делегация. Подобным же образом чешский делегат принимает участие в переговорах по тарифам в Аннеси»[130]. Что предвещали эти события? Только в день открытия загадка разрешилась – и об этом сэр Роберт Крейги отправил телеграмму в Лондон. Делегация СССР прибыла, а с ней делегации семи сателлитов![131]

Так что Советский Союз в конце концов решил участвовать (по поводу чего, надо думать, в коридорах Кэ-д’Орсэ[132] плясали от радости). Но характер участия по-прежнему оставался загадкой. Опыт предыдущих конференций не давал никаких зацепок. Собирался ли СССР всерьез отнестись к конвенциям или все это делалось исключительно из соображений политики и пропаганды? Тщательное и придирчивое изучение западными делегациями поведения государств советского блока на конференции на протяжении многих дней не давало никаких результатов. Их поведение выглядело настолько нормальным, даже образцовым (американская делегация 2 мая сообщала, что СССР даже работал в комитетах вместе с испанцами), что не оставалось ничего другого, как заключить, что СССР в определенном смысле серьезно отнесся к конвенциям, а не только преследовал предсказуемые политические цели[133].